Ковчег Иоффа
Шрифт:
В глухом лесу, недалеко от бывшего капища, я повстречал Веру. Нам было по двадцать. И со мной произошло то, что в примитивных обществах (находящихся ближе к иррациональной правде жизни) выражается в самых невозможных и сочных сочетаниях слов. Например, почувствовавший бешеное либидо мужчина скажет: «я сегодня – красный попугай», «поднявшийся из глубин носорог», «ревущий тигр»… Эти слова были применимы и ко мне. И честнее это животно-лирическое клокотание, которое меня охватило при виде Веры, не выразить.
Хардкор в моей душе заиграл вместе с Бахом, пока Вера, спрятав глаза за полями соломенной шляпы, вроде тех, в которых рисовали гребцов-лодочников импрессионисты, поправляла
Потом шляпная ленточка, прикрывавшая лоб, упала на лопатки, и я увидел красивое и недовольное лицо. Прежде всего – большие золотые глаза. Внешние уголки их, устремленные вниз от природы, были так подведены стрелкой, что глаза напоминали взгляд золотой кошки Темминки. Ресницы девушки были оливковыми.
Я, конечно, видел цветные линзы, встречал не раз многокрасочную волосатость на разных участках тела (лобок, как оказалось, у Веры тоже был выкрашен, но об этом позже). Эксперименты с цветом не особо приветствовал, но в этот раз меня пробило.
Я смотрел на нее не отрываясь, пока девушка не сказала:
– Что-то надо?
– Да, – ответил я. – Хочу такие же золотые линзы.
– Чего?.. – поморщилась она.
И только тогда я заметил, что в золото глаза окрашивало солнце, а в тени они были светло-карими с легким желтым отливом.
Довольно скоро мы нашли общие, но достаточно светские темы. Одной из них был энергопост, ради которого мы отправились в ту лесную глушь, где на полянке вместе с другими людьми делали шарики, прокачивали потоки и сосредотачивались на чакрах.
Это была неделя выездного семинара Школы, которую основал наш, русский, математик-рериховец на волне популярности нью-эйдж [1] субкультуры.
На момент, когда я пришел в Школу, она имела ряд выгодных отличий от конкурентов: там не мыли мозги, не произносили имя Бога, не морализаторствовали, а учили только технике: развитие личности с учетом энергоинформационной структуры мирка.
1
New Age (нью-эйдж) – английское выражение, которое переводится по-разному: «новое время», «новый век», «новая эра». Самая известная и самая широко рекламируемая современная религия. Не существует единой секты под названием «Новая эра», в нью-эйдж вовлечены много сект и организаций.
Как и в настоящей игре (и как все же человек тоскует по чудесному!), там были уровни «героя» – ступени от первой до пятой. После четверки шли подуровни – 4.1, 4.2, 4.3. Пятерка была одна-единственная, и, в общем-то, это был уже недосягаемый уровень. Уровень «Архангел». Его можно было получить, только предъявив «вещественное» доказательство своей энергоинформационной продвинутости.
Однако боюсь, если я назову примеры вещественных доказательств продвинутости прямо сейчас, то вы решите, что я нахожусь под препаратами, пишу из желтого дома или же не понимаю, что горожу. Позвольте сообщить два факта: будучи в свободном от наркотического, алкогольного и иного воздействия теле (это первый факт), я доподлинно узрел гипотетическую оправданность пятой ступени (это второе). Более того, нашел исторические аналогии, психосоматическую подоплеку
Вера состояла в Школе с пятнадцати лет и по возвращении с энергопоста должна была пройти на подуровень 4.1. Я отставал лишь на одно деление. Никакой личный контакт ученика и преподавателя в этой Школе не наблюдался – переход на личное и праздно-человеческое был совершенно не в моде, хотя преподаватель все еще был видом биологическим, носил костюмы, порой был порхат или недобрит. Но лучше бы он был экраном. От него бы не ждали похвал, поощрений, эмоций и групп в мессенджерах. А мы ждали. И остро ощущали отсутствие вышеназванного, как ощущали лунки от только что вырванных зубов.
Школа старалась быть сама от себя отрешенной. В ней в абсолютной тишине (точно из подкорки в подкорку передавали сигнал, и этот момент программирования казался мне наиболее сомнительным) воспевалось то, чем она отличалась от нью-эйдж шушеры: ноль морали, ноль снисхождения или критики в адрес конкурентов, ноль религиозности, ноль эзотерики, при этом все сто процентов – механики невидимого. Механики эти позволяли препарировать и расчленять чудесное.
Звучит как реклама с писковой ноткой антирекламы. И это тоже напрягает, потому что человеку, запрограммированному своим родителем, не пристало быть запрограммированным сторонними негосударственными организациями. А может, мой случай как раз двойных оков?
Итак, узнать действительный уровень Веры, поговорив с преподавателем или учениками, я не мог. Никто не мог дать оценку ее навыкам. При этом я ловил от Веры тот же пафос дистанции, что исходил от местных преподавателей. Всякий пафос имеет свой колорит – этот был сочетанием отчужденности робота и человеческого высокомерия. Поверьте, это не надменность красивой девушки.
Я даже подумал, не готовят ли они эту пигалицу в преподаватели? Так и представлялось, как они выбреют ее наголо, разрисуют всю до интимных зон хной, наденут на нее какую-нибудь прозрачно-экзотическую хламиду – и она станет продвигать Школу, аки агнец, что владеет истиной. Однако ни одного подобного персонажа (весьма выгодное отличие, замечу) в Школе не наблюдалось, все преподаватели имели что-то неуловимое от советских физиков и роботов 50-х. Поэтому мои страхи, кажется, были пусты.
«Ну не могу залезть ей в душу», – думал я, глядя как бы с позиции пролетающей стрекозы на нас, идущих по деревянному шатающемуся мосту и заходящих в прохладную хвойную чащу.
И хоть среди моих знакомых девушек валом было тех, кто гордился парой противоположностей – недосягаемостью души и легкодоступностью тела, я с болью размышлял о том, что священный коитус состоится задолго до разговора душ. (В век порнографии любой живой акт совокупления содержит в себе нечто алхимическое.) И не скажешь ведь девушке, что ты – мужчина-индиго и тебе, прежде чем переспать, нужно узнать о ее мировоззрении. Да и просто поговорить!
В лесу меж тем ощущался звон. Так бывает, когда кто-то массово проводит прокачку энергии. И это невидимое присутствие других людей создавало удивительное ощущение – чистый лес оказывался, если присмотреться к нему и принюхаться, прямо-таки человеческим ульем. Если бы мы занялись любовью прямо тогда, я бы ощутил себя эксгибиционистом.
Мы шли около часа и случайно, как я полагал, набрели на множество мелких озер, рассыпанных как шарики ртути. Опасно-красивое место.