Ковчег Иоффа

Шунина Наталья

– Здесь они поселяют того… – сказала Вера, и я понял, чем она грезит, но, желая продлить разговор на тему, прикинулся дурачком.

– Кого?

– Того, кто после пятерки.

– И ты в это веришь? – Этот вопрос был подобен камню, брошенному в закрытые ворота.

Вера не ответила, сняла обувь, майку, шорты – я не удержался, схватил ее, стал целовать. Но она вырвалась, скинула белье, показав выкрашенный в ультрафиолет лобок, и нырнула в воду.

Минута созерцания загадочного и прекрасного уголка природы, который, представлялось, вынашивал под толщей воды эту обнаженную сирену с ультрафиолетовым лобком, сейчас воспроизводится мною с такой достоверностью, словно у меня никогда

не было иных жизней, кроме этой. Даже пустота в животе и лихорадка сердца рецидивируют. Перед глазами встает тот пленительный пейзаж: озера, как капли ртути; взметнувшиеся к солнцу сосны и какое-то легкое голубое кружение, словно небо танцует трайбл.

Наконец прилизанная, как у нутрии, Верина головка с обманно-темными волосами взошла на поверхность. Поплавав на обоих боках, полежав звездой, девушка наконец вышла на берег. По тому, как она даже не попыталась прикрыться, я понял: секса в скором времени не будет.

«Это эмансипация, мальчик», – произнес кто-то в моей голове, и я решил сделать вид, что меня абсолютно не трогают ни ее нагота, ни даже фиолетовый лобок.

– Снять тебя? – спросил я из провокационных соображений.

– Не надо, – ответила она и легла чуть подальше от меня.

Следуя современной заповеди «знание сексуально», я стал рассказывать Вере о том, что становление человеческого самосознания можно проследить по литературе. Раньше человек был свят и блажен. Он верил в то, что он есть. И он предлагал ясную и чистую картину действительности.

Затем он съел яблочко светодиодного древа и сам для себя исчез. Он стал абстракцией, сомневающейся в реальности абстрактно-изображенного, – и появилось это ироничное и сложное, шелушащееся полотно модернистской и постмодернистской литературы, которая агонирует пустотой, калечит себя и злобствует, но не может из пустоты выбраться. «Потому что пустота – это, увы, – глаголил я, – метафизическая личина повседневности».

– Что будет дальше с литрой? – раздался голос изнутри майки, которую Вера натянула со спортивным проворством.

– Начнется метамодернизм, в котором будет акцент на том, что есть, а не на том, чего нет, – отвечал я, посасывая соломинку.

– А что есть? – ухмыльнулась она. – Это будут книги-текучести о вечных изменениях?

– Книги – всегда текучести. Они всегда об изменениях.

– Я имела в виду структурные изменения, когда нет устойчивого персонажа, есть изменения и постоянная мутация сути, – с чувством пояснила Вера.

– Ты – человек своего времени, Вера, – сказал я с некоторым пренебрежением. – Не мутация, а преображение. Акцент, говорю, не на том, что от нас уплывает, а что мы получаем. Понятно?

Веру, кажется, это задело. Я понял, что она не из тех, кто терпим к критике.

Минутой позже пошло воздействие – самое техничное и ясное из всех возможных: давление на мою нижнюю чакру по системе Школы.

Эх, мертвые мои коллеги времен ушедших… Как бы мне хотелось сейчас вставить в рассказ эпизод нашего любовного воркования, впустить детали жеманства и переглядываний! Однако вместо лилейности я вынужден изобразить правдивую картину: в ответ на ее заигрывание, я открыл свой энергетический «клапан», чтобы сразить ее своей мощью и сконцентрироваться, даже закрыл глаза. Так мы обменивались потоками. Пожалуй, все это было интимнее поцелуя. Мы не прекращали энергообмена, пока не почувствовали головокружение (мы, конечно, забыли, что на энергопосту такие резкие манипуляции запрещены).

И сил ни на что не было. Какой там петтинг!..

– Слушай, они нас убивают, –

прошептал я, едва сдерживая ругательства.

Поясню. Суть энергопоста в том, что под чутким руководством преподавателя ученик создает некую энергетическую пробку и, образно говоря, затыкает себе два потока, названные в Китае «ци». Ни небо, ни земля теперь не питают человека. И если верить теории, то, достигнув минимума энергии, грозящего летальным исходом, человек, пройдя через стресс, выбивает из себя эту пробку, и его тело бурно наполняется новой и свежей энергией. К нему в избытке текут эфирные блага.

– Боюсь, что сейчас нам сорвет пробки автоматически, – сказала она.

– И что тут плохого? – спросил я.

– Преподы поймут, что мы нарушили технику безопасности. – После такого ответа я еще раз понял, что что-то тут нечисто. Какая ей разница до мнения преподавателей?

Мы встали и поплелись к гостевому дому, не озвучивая главный страх: потеряться в лесу или упасть по пути. Не знаю, как после такого можно сомневаться в существовании ци. Мы еле волочили ноги. И, признаться, я предпочел бы думать, что некий демон озер выпил из нас, влюбленных, силы, нежели понимать, что наша слабость – следствие установки пробки. У меня закрадывалась злость на Школу – может, не все так технично, как они поют? Может, есть случаи, когда с подобного говения человек уже не возвращается? Может, права РПЦ, объявляя подобные Школы сектами?

Каждые двадцать минут мы делали привал. Садились на подстилку из посеревших хвоинок, прислонялись к стволу сосны, брались за руки, дышали.

Мне хотелось использовать момент – может, обессиленная и зачарованная моя сирена заговорит?

– Это твой первый пост? – начал я издалека.

– Нет. Но раньше так не накрывало. Я не нарушала технику безопасности, – ответила она.

Лед, кажется, тронулся.

– Слушай, а я вот не раз думал, этично ли то, чему учат на тройке?

– Манипулирование людьми? – спросила она так, как говорят «подлить ещё кипяточку?». – Думаю, это более чем этично.

Я даже приподнялся на локтях, желая заглянуть в ее золотые глаза. Замечу, что на третьей ступени учили тому, как программировать людей, заставляя их служить исполнению твоего желания.

– Ну что ты, – вздохнула она. – Иначе людьми будут манипулировать бездушные эгрегоры. Эгрегоры производителей телефонов, домов моды, сотовых операторов… Не лучше ли, чтобы людьми, вместо всей этой бездушной массы, – не лучше ли, чтобы человеком правил другой человек? По крайней мере, его желание, хорошее оно или не очень, человечно. А эгрегор просто сосет энергию и растет, потому что такова его суть.

Тут надо кое-что пояснить знатокам «слоев Шаданакара». Термин «эгрегор» имеет длинную и удивительную историю, восходящую к древним апокрифам, зашедшую на новый виток в протофашистких орденах. Наша лишенная романтизма и поэтического пафоса тамплиеров Школа понимала под эгрегором нечто очень простое и почти математическое – энергоинформационную структуру, формирующуюся из схожих психических выделений, эмоций и мыслей массы людей.

Определенный эгрегор связан с определенными желаниями, идеями, стремлениями, которые личность, испытывающая эгрегориальное воздействие, принимает за свои. Конечно, от такого толкования веет венским панпсихизмом, вместе с тем оно подчеркивает главное: эгрегор не злонамерен, как и не злонамеренно раковое образование, обессиливающее организм. Его бы не было, если бы не одновекторное излучение множества людей. А может, эгрегорами и населено коллективное бессознательное? Может, это две стороны одной медали?