Ковпак
Шрифт:
Но бывало и такое: воевал человек за Родину честно и храбро. Все хорошо — герой, почет ему и уважение от людей. Но вот стряслась беда с ним, получилось так, что этот же герой чем-то скомпрометировал себя. Как быть Ковпаку, решающему его дело? По закону действовать? Несомненно! Он обязан следовать закону, тут все ясно. Не ясно другое: достаточно ли одного закона, чтобы не ошибиться? Ведь закон все же еще не сама жизнь, породившая его. Ковпак непременно задавал и такой вопрос своим помощникам. В ответ чаще всего слышал:
— Да чего тут, есть кодекс — вот и все…
— Выше закона
— На то и закон, чтобы от себя не выдумывали…
Ковпак терпеливо слушает и хмурится. Он огорчен, потому что не слышит того, что хотел бы услышать. И берет слово:
— Не согласен я с вами, хлопцы. Не согласен! Потому что вы главного не видите. Того, что закон наш не предусмотрел фашистскую оккупацию. Так или нет? Так! Что же следует? А то, что, если этого не предусмотрел закон, мы, люди, обязаны учесть. Тогда мы и закона не нарушим, и решим правильно, справедливо, по-советски, как и подобает коммунистам.
Вначале его слушали недоверчиво — чудит, мол, наш старик. Но затем железная логика Ковпаковых рассуждений взяла верх. Сослуживцы признали: а ведь Дед прав! Нельзя же, в самом деле, сбрасывать со счетов то, что было, словно его и не было вовсе. Закон действительно становится слепым, если мы, юристы, сами не хотим быть зрячими…
В конкретных же случаях такого рода обычно все заканчивалось тем, что Сидор Артемьевич возвращал поданное ему на подпись дело и предлагал «крепко подумать». В конечном счете вопрос решался правильно.
Пришел однажды на прием к Ковпаку известный партизан, пришел как к своему бывшему командиру. Не панибратствует, но и чужаком себя здесь не чувствует. Знает, что Дед не терпит развязности, но и тех не одобряет, кто его обижает, полагая, что в мирной жизни Ковпак уже не тот, что прежде. Здоровается. Генерал отвечает приветливо, называет гостя по имени-отчеству. Тот и рад, и смущен. Рад, что не забыл его командир, смущен же от мысли, что не с добром явился он сюда и через минуту опечалит старика. А тот уже уловил тревогу в глазах бывшего бойца.
— Ты, Петро, если что не так, сразу и выкладывай. Не тяни, не люблю, сам знаешь. Что у тебя стряслось?
И вот стала разматываться давняя нить, так перепутавшаяся, что остался у человека единственный шанс ее распутать — идти к Ковпаку. Он непременно должен выручить, больше некому.
…Однажды после боя вконец измотанные люди остановились на привале. Уселись поближе к огоньку быстро и сноровисто разложенного костра. Кто мгновенно погрузился в тяжелый солдатский сон, кто первым делом почистил оружие и одежду, кто с голодухи аппетитно захрустел сухарем. Чуть в стороне от спящих — группа неистребимых весельчаков, для которых лучший отдых — вволю посмеяться. Среди этой хохочущей братии задержались и Ковпак с Рудневым, обходившие стоянку.
Неожиданно из темноты возникла женская фигура. К костру, тотчас приковав к себе всеобщее внимание, неслышно приблизилась статная молодица. Поднял голову и генерал:
— Кто такая?
Гостья поздоровалась и заговорила тихо, но непринужденно, словно продолжая давно начатую беседу. Обращаясь к сидевшему среди хлопцев Ковпаку, молодица подала ему свежевыпеченную буханку хлеба с положенным сверху щедрым ломтем
— На здоровье вам, отец, есть и носить!
Словно подкинутый пружиной, генерал молодо, с необычным проворством вскочил с места и, уважительно поклонившись, принял подарки. Потом пожал женщине руку, растроганно улыбнулся:
— Спасибо душевное тебе, дочка! Спасибо от всех нас…
Молодица больше не проронила ни слова. Плотнее закуталась в платок, легко склонилась в ответном поклоне всему честному народу, сидевшему вокруг огня, и шагнула обратно в темноту, провожаемая восхищенными взглядами…
Хлопцы молчали. Им ничего не нужно было разъяснять. Война не смогла отнять у них драгоценное качество — глубоко чувствовать и понимать других людей. Наоборот, именно беспощадная неумолимость войны сделала советского человека еще более чутким и благородным. Только будучи таким, он мог победить фашизм — силу, противоположную ему во всем. Таковы хлопцы Ковпака, таков и он сам, их вожак.
Сидор Артемьевич тут же передал дар женщины Михаилу Ивановичу Павловскому, своему помощнику по хозяйственной части, как это и было принято в соединении.
— Понял, что к чему, Михаил?
— Как не понять, — откликнулся Павловский. — От сердца это… И притом такого, в котором любви к Родине не меньше, чем у всех нас, воюющих… — задумчиво добавил комиссар.
— Вот-вот! — кивнул Дед на рудневские слова. — Оно самое!
И надо же такому случиться — как раз в эту минуту один из хлопцев произнес:
— Живем, ей-богу, как при коммунизме! Судите сами, ни тебе денег никаких, ни всяких там бюрократов… Благодать! Знай одно — лупи фрицев. Штаб, как положено, все подсчитает и запишет, а командир с комиссаром к награде представят. Житуха! Верно?
Высказывание было встречено гробовым молчанием. Оно словно придавило шутника. Он притих, сжался, предчувствуя недоброе. Ждать долго не пришлось. Ковпак не ответил, а буквально ударил словами:
— Вот какой ты, оказывается! А я и не знал… Спасибо, что научил. Буду теперь знать, какой у тебя коммунизм! Прямо скажу — никудышный… Я бы постыдился такой на людях выставлять. Идет война, люди гибнут, весь народ страдает… И это, по-твоему, коммунизм? Нашел чему радоваться. Коммунизм — это мир и счастье, труд, это плуг, а не автомат. Понял?
Парень сгорал от стыда, стоя перед товарищами, перед Ковпаком, перед Рудневым. Перед теми, кто был совестью народа, его «апостолами». Стоял и молчал, потрясенный тем, во что обернулась его шутка. Еле нашел силы пробормотать:
— Простите, товарищ генерал. Понял я, каким дурнем себя перед людьми выставил. Слово даю боевое, что вовек вашей науки не забуду.
…Тем дело тогда и кончилось. Но генерал с того дня особо интересовался, как воюет тот хлопец. И ни разу не имел повода огорчиться, видно, случившееся пошло ему на пользу. Сейчас оно вновь предстало перед глазами Ковпака. И Дед с прежней требовательностью пристально взглянул на сидевшего перед ним посетителя: ведь это был тот самый шутник… Что же на этот раз привело его сюда? Во всяком случае, беда. Это ясно. Бывший боец начал наконец свой невеселый рассказ: