Ковпак
Шрифт:
— Это стряслось, когда праздновали мы великую нашу Победу. Собрались по такому поводу друзья, чтобы поднять по братской чарке за тех, чьими руками, чьей жизнью и кровью Победа добыта. Известное дело — с харчами туго, что по карточкам достанешь. Стол все же, хоть и скромный, собрали. Пошел я на базар, добыл немного хлеба, сало и лук. Уложил все в свой партизанский сидор, затянул горловину, закинул на плечо, поблагодарил и — зашагал к воротам! О плате и не подумал. Тетка, ясное дело? в крик: «Караул! Держите вора!»
Лишь заслышав этот вопль, «провиатор» очнулся и побелел от мысли: «Подвела старая лесная привычка, партизанская,
— Уплатите за товар и следуйте за мной.
Остальное понятно: вчерашний боевой партизан сегодня предстал перед судом…
Ни одним словом не перебил Ковпак рассказчика. А тот не спускал глаз с невозмутимого лица недавнего командира, пристально и укоризненно глядевшего на него. Паузу, ставшую нестерпимой, прервал:
— Знаю, а потому не спрашиваю, помнишь ли наш тогдашний разговор о коммунизме…
— Да разве забудешь такое?
— Вот и я так думал, а ты, выходит, забыл.
— По правде говоря, получилось хуже некуда. Но ведь не умышленно же я! Поверьте, Сидор Артемьевич, я с вами как на духу!
— Кабы ты врал, разве бы стал я вот так говорить с тобой? — вздохнул Ковпак. Помолчал… — Ну а закон наш, брат, для всех один писан. Один на всех, понял? Это святая правда. Мы за нее и воевали, потому что сами этот закон для себя же и поставили!
— Да я, Сидор Артемьевич, ничего у вас не прошу и не хочу. Не за тем пришел. Закон — не обида для меня, потому что прав он, а не прав я… Просто горько мне за все и перед вами стыдно до невозможности.
— Правильные слова слышу, и рад, что слышу их. Рад, потому что именно так и должен говорить наш человек, советский, да еще и мой бывший боец… Что же касается суда, то, конечно, ты и сам понимаешь, без меня, что он будет непременно. И, как я полагаю, суд тебя оправдает, потому что злого умысла у тебя не было и быть не могло… Что пришел ко мне — одобряю, друзьям, а тем более боевым, так и нужно. Буду тебе рад всегда. Заходи хоть сюда, хоть домой. Ну, ты как, успокоился малость?
— Факт!
— Тогда иди с богом! И запомни: коммунизм, сам понимаешь, еще не наступил и сам по себе не наступит. И ты, и я, и все мы построить его должны своими руками, своим трудом. И конечно же, порядком нашим, революционным, советским…
Уже давно закрылась дверь за ушедшим партизаном, а старик все еще не поднимал головы, склоненной в глубоком раздумье. Оно увело его в далекое вчерашнее, которое странным образом оставалось и сегодняшним, потому что присутствовало в нем безотлучно. Ковпак мог сказать о себе, что он живет как бы в двойном времени сразу — так прочно в нем сидела война, соседствуя с миром. Вот так и в эту минуту… Сидит Ковпак в своем служебном кабинете, и он же — в лесах за линией давно не существующего фронта, во вражеском тылу, пылающем несчетными языками пламени партизанской войны. И оба Ковпака придирчиво проверяют друг друга. Все ли сделано и делается, как должно? И оба признавали, что пока им не в чем себя упрекнуть, их совесть чиста…
…Голос секретаря вернул Сидора Артемьевича к действительности:
— Прошу взять трубку.
— Ковпак слушает!
— Здравствуйте,
— Здоров, друже!
— Как работается, живется?
— Спасибо, потихоньку.
— Читали сегодняшнюю газету?
— Да, грешным делом, не успел. Важные новости?
— Потому и звоню. Новость вот какая — народ выдвинул вас кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Путивль, Глухов, Середина-Буда, короче, вся Сумщина вас назвала. Поздравляем и просим готовиться к предстоящим встречам с избирателями. Как и положено. Будьте здоровы!
— И вам того же…
Выходит, не забыли его люди, уважают, доверяют ему. Знают, за что он воевал, за что боролся: за Родину, народ, социализм. Ковпак, не помня как, опустил машинально трубку, чувствовал лишь, как гулко и тревожно, словно перед боем, забилось сердце. Так оно билось и весной того же сорок шестого, и в следующем, сорок седьмом году, когда вручали ему депутатские удостоверения Верховного Совета СССР и Верховного Совета УССР. И снова оно учащенно забилось, когда в марте 1947 года депутата Сидора Ковпака единогласно избрали заместителем Председателя Президиума Верховного Совета республики.
ВОТ В ЧЕМ СЧАСТЬЕ…
Недаром говорят, что дети милы доброму сердцу и чужды — злому. Ковпак всю жизнь любил детей, с годами сильнее и сильнее. Тем более что своих детей не было, была лишь острая тоска по ним, так и не удовлетворенная до конца его дней. Ковпаковская любовь к детям — из того же прозрачного источника, что и вся его жизнь. Эта чистая и высокая отцовская нежность была одновременно сурово-требовательной и взыскательной, строгой и неуступчивой там, где недобрые, черствые люди обижали детей, особенно сирот. В таких случаях Дедова мягкость и доброта обращались в жесткость и злость. Метаморфоза, столь присущая цельным натурам.
В приемную Ковпака попадали иногда люди, на совести которых лежал грех растраты денег, отпущенных государством на нужды детских учреждений. Очутившись лицом к лицу с Ковпаком, ни один из них не выдерживал его пронзительно-осуждающего взгляда. С такими Ковпак был неумолим и даже груб. Таким говорил в глаза:
— Вы просите помилования? За что? За то, что совершили преступление перед детьми. Значит, у вас не было совести никогда. Нет ее и теперь, когда просите прощения. На Президиуме скажу, что вам пощады нет. [3]
3
Здесь и далее авторы использовали рассказы Наталии Ивановны Мандрик — бывшего секретаря приемной С. А. Ковпака.
…Ковпак и дети. Это, пожалуй, целая тема — душевная, человечная, сердечная. К судьбам и просьбам детей Дед относился особенно чутко. Однажды в приемную пришла девочка лет десяти. О том, что ее привело, она рассказала сама, уже сидя в ковпаковском кресле, из-за высокой спинки которого виднелась только макушка детской головки. Дед быстро разобрался в большой беде маленькой посетительницы.
Она сирота, отец погиб, живет с тяжело больной матерью в сильной нужде. Но дело не в этом — она учится в музыкальной школе, ей прочат большое будущее, но о собственной скрипке может только мечтать. Сидор Артемьевич задумчиво потеребил клинышек бородки, покачал головой, вздохнул. Нажал кнопку звонка, Вошла секретарь.