Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица
Шрифт:
— Поровну.
— Нет.
— Две трети — вам?
— Три четверти!
— Зачем так много?
Панночка на неуместный вопрос не ответила.
— Я вижу, вас не худо воспитали доминиканцы в своих монастырях?! — захлебнулся от приятного удивления пан Оврам, ибо такой панны он уже не боялся, и она все более и более начинала ему нравиться. И он сказал глубокомысленно: — Мир меж людьми зависит от христианского воспитания шляхетской молодежи: дабы любовь к себе не гасила любви к ближнему! —
— Я заплачу вам четверть, — неумолимо молвила панна и торопливо зашептала: — Слушайте! Ночью сегодня, после первых петухов, придите в сад. Третье окно за углом наверху. Жду!
Видя, что Козак Мамай окончил таинственную беседу с Ложкой, панночка быстро отошла от Оврама Раздобудько, словно и не она только что сговаривалась с искателем приключений и кладов, а Мамай обратился к пану Овраму, чтоб закончить разговор о безотлагательном начале поиска сокровищ в Калиновой Долине.
Тем временем панна Ярина думала о голодранце, о Михайлике, ибо он ей вдруг стал надобен, после того как дивчина уговорилась о деловой встрече с паном Оврамом: «Хорошо, коли б тот чудной парубок да пришел ночью под окно, потому что сей щеголеватый шляхтич, видимо, попытается меня похитить…»
Хорошо бы!
Просить девчат, чтоб сторожили под ее окнами сегодня, панночка, упрямая и своенравная, вопреки здравому смыслу, не хотела, а что такое девичья гордость и самонадеянность, давно известно всему миру… Не хотелось ей говорить про то и старшим, даже самому дядюшке.
Не хотелось рассказывать и Козаку о ночной встрече, коей она, надо признаться, боялась, и отчаянная панна, чтоб отвлечься от мысли о близкой опасности, спросила у пана Раздобудько:
— Скажите: найдя клад, его прямо руками взять можно?
— Коли заколдованный, то нельзя брать деньги сверху. Их палочкой надо отбросить. Да и всякий клад следует не сверху, а сбоку из земли выбирать: коли сбоку, то с денег заклятие снимается…
Пан Раздобудько говорил с увлечением, с любовью к делу и, уже не в силах остановиться, снова отошел с панной Яриной на несколько шагов.
Тогда Подолянка тихо спросила:
— Вы наугад их будете искать? Сокровища наши?
— Наугад разыскивая, можно ничего не найти и за сто лет, — ответил пан Оврам. — На всё своя наука!
— Ну, если так, то и план Кондратенко, видимо, вам не нужен?
— Как не нужен?
— Вы собрались искать и без того письма.
— Но все-таки…
— Вы имеете рисованные планы?
Оврам спохватился.
Да было поздно.
— Кто вам их дал? Не гетман ли?
— Панна!
— Вы их принесете мне этой ночью.
— Зачем?
— Положим их рядышком, ваш и мой, да и сличим: что общего? Какое различие? Где вероятность удачи? — И, помолчав, спросила: — Придете? Иль нет? — и двинулась в покои.
— Приду, — поспешил Оврам, холодея, и боязливо глянул на Пампушку,
— О чем это вы с панной так таинственно беседовали? — спросил Стародупский-Пампушка, когда они, условившись с Мамаем — встретиться поутру, вышли наконец из архиерейского сада на улицу.
— Шляхетные панны всегда склонны к беседам таинственным, — щелкнул пальцами Раздобудько. — Допытывалась, как люди знающие добывают клады с помощью отрубленной руки мертвеца.
— Что это ей взбрело на ум?
— Воспитание по монастырям… чего ж ты хочешь! — И тихо добавил: — А охотятся за ней недаром!
— Чья-то прихоть! — пожал плечами пан Пампушка. — Ни щек порядочных, ни грудей, ни всего прочего! Не разумею! Души в ней более, чем тела!
А отчаянная панна, воротясь в свой покой, всем сердцем стремилась к тому простодушному голодранцу.
И в мыслях звала:
«Приди! Приди!»
И Михайлик тот зов услышал.
Он спал как раз, и все это ему приснилось.
Во сне он слышал, как Подолянка звала:
— Приди… в сад… под окно… да приди же!
Он сладко храпел в холодочке, за кузней ковалика-москалика, к коему матинка и сын поспешали весь день.
Разыскав коваля, увидели, что они уже малость знакомы, ибо сей Иванище, тульский богатырнще, со своей белокуренькой женушкой, которую все величали Анною, смотрел вместе с Явдохой и Михайликом представление Прудивуса, а потом коваль Иванище видел на подмостках и самого Михайлика, — вот и встретили в кузне парубка и его матинку как родных и желанных.
— Примите на работу, — попросил Михайлик и учтиво поклонился ковалю и белокуренькой бойкой ковалихе.
— А ты нешто не лицедей? — спросил русый богатырь, Иванище-ковалище.
— Бог миловал, — с достоинством, без тени улыбки отвечал степенный парубок.
— Мы — ковали, — подтвердила и матинка. — А на работу в вашем городе чужих да пришлых не берут.
— Да нешто вы чужие? — удивленно спросила Анна.
— Словно бы уж и свои, — согласился Михайлик.
— Мы тут не первый день, — молвила и матинка.
— Тебя уж весь город знает, — пожал плечами и здоровенный Иванище.
— Так примете? — спросил парубок.
— А зачем тебе идти в ковали?
— Как это «зачем»? — удивился Михайлик.
— Ты ж разбогател сегодня?
— Малость…
— Кусок хлеба есть?
— По работе соскучился.
— Так сильно?
— Аж руки горят!
— Что ж ты умеешь?
— Давайте-ка молот!
— Выбирай…
Схватив самый большой, Михайлик уж и размахивал им, и постукивал по голой наковальне, пока грелось в горне железо, от нетерпенья не мог и на месте устоять, когда к ним с матинкой подошла ковалиха Анна: