Козлы отпущения

Кишон Эфраим

Лишь старый почтальон из нашего дома был исключением.

— Вы знаете, господин Пинто, — остановил меня старик на лестнице, — что до меня, то господа во всем мире могут писать все, что им вздумается, но этого дела с лысиной я никак не могу взять в толк. Вчера вечером я сказал доктору Шванцу: «В чем виноват человек, если он родился лысым?» Так доктор Шванц мне ответил: «По-вашему, и убийц нельзя судить — они ведь не виноваты, что родились убийцами?» Тогда я ему ответил: «Извините, господин Шванц, но никто не рождается убийцей, а становится им». — «Вот видите, Гагай, — ответил он, — так оно и здесь. Никто не рождается лысым, а становится им со

временем. Так что это то же самое». — «Это большая ошибка, господин Шванц, ведь все младенцы приходят в мир лысыми, без единого волоска на голове. Так что если бы ваше утверждение было правильным, то всех младенцев пришлось бы считать преступниками, потому что они лысые». — «Так оно и есть. Все младенцы — преступники. Они орут и визжат, пачкают пеленки, кусаются, лягаются, требуют еду, ну и еще много чего». Вот так он себя ведет, этот несчастный Шванц, да еще в итоге он мне выговорил, что я не должен совать свой нос в дела более умных людей. Так где же справедливость, господин Пинто?

— Это зависит от обстоятельств, — ответил я и поспешил по своим делам, то есть в кафе «Хоп». К моему счастью, этот тип, то есть Пепи, сидел в своем углу, а метрдотель охранял его, как собака сосиску хозяина, как гласит пословица, которую я выдумал.

Йони заметил меня, но остановить не пытался, а наоборот, как водится у рыцарей, опустил мост перед воротами замка и позволил мне встретиться лицом к лицу с новой кометой на небосклоне журналистики. В знак особого расположения Йони даже сказал: «Пожалуйста!»

На Пепи был новый элегантный костюм с пестрым галстуком. Я тут же заметил, что у него появилась очень неприятная манера разговора. Он смерил меня с головы до ног презрительным взглядом и сказал:

— Привет, Гидеон. Извини, я прошу тебя изложить свой вопрос как можно более кратко.

Я удивленно поднял брови и легонько похлопал его по плечу, так что сигарета выпала у него и изо рта.

— Послушай ты, великий человек, — закричал я, — не пытайся разыгрывать передо мной большого начальника, а не то получишь такую пощечину, что вылетишь обратно в свой игральный клуб.

Пепи зашипел как змея, что он обычно делает, когда чувствует себя оскорбленным в лучших чувствах, и попытался успокоить меня зубовным скрежетом. Он сказал, что аристократический стиль общения прилип к нему во время интимной беседы, которую он полчаса тому назад вел в редакции «Утреннего вестника» с советником правительства бароном Дорфенхаузнером.

— Это должно остаться между нами, — склонился ко мне Пепи. — Я дал честное слово хранить в секрете содержание беседы.

— Понимаю. — Я подтянул свой стул поближе к стулу Пепи. — Слушаю тебя.

Пепи заказал стаканчик рома и стал излагать мне всю историю:

— После моего открытого письма ко мне пришел уважаемый советник. Он выступал от имени правительства, но прибыл инкогнито, поскольку его миссия была очень уж деликатной. Барон Дорфенхаузнер заявил мне, что правительство может помочь поставить проблему лысых на повестку дня, но не в нынешней ее форме, так как некоторые из высших функционеров правительства входят в категорию обладателей лысины. Поэтому у него нет иного выбора, кроме как просить меня оставить мою журналистскую деятельность в этом направлении.

— И что ты ему ответил?

— Я ответил ему в характерном для меня стиле — что меня не удастся сбить с пути идеологической борьбы. Это все должно остаться между нами, Гиди, но если у властей нет даже капли разума, чтобы предложить мне финансовую

компенсацию на длительный срок, тогда пусть эти господа не удивляются, если я в их глазах останусь непримиримым борцом.

— И как же отреагировал специальный посланник на твою стойкую позицию?

— Он по секрету прошептал мне на ухо, что как частное лицо он разделяет мои убеждения и что, по его мнению, проблема лысых достигла той стадии, когда требуется немедленное и энергичное решение, особенно в свете того, что некий лысый директор банка наложил арест на его шикарную виллу на Холме Роз из-за ничтожного долга в сорок тысяч форинтов. На этом основании барон предложил мне организовать между нами дополнительную встречу.

Я выпил ром, заказанный Пепи.

— Кстати, — заметил я под влиянием снизошедшего на меня внезапного озарения, — а правда ли, что брат-близнец профессора Сила разыскивается за подделку документов?

— Не думаю, — хладнокровно ответил Пепи, — профессор — единственный сын в семье.

— А он действительно лысый?

— Откуда я знаю? — Пепи стряхнул пепел сигареты. — Ты думаешь, я когда-нибудь видел этого типа?

— А множество исторических сведений в твоем «Открытом письме»?

— Энциклопедии, много фантазии и немного интуиции.

Затем Пепи рассказал, что тираж «Утреннего вестника» достиг рекордной цифры в полмиллиона, и легкомысленно проболтался, что старик Гузлицер обещал ему утроенную зарплату. Старик боится, что Шумкоти переманят в другое издание как специалиста по проблемам лысых. Я пожал руку другу и пожелал ему дальнейших впечатляющих успехов. Я чувствовал, что наша дружба никогда не была крепка так, как в эти минуты.

Я вышел на улицу через вращающуюся дверь кафе «Хоп» с чувством небезосновательного удовлетворения и радости, ибо Пепи предложил мне часть своей увеличенной зарплаты, подчеркнув, что видит во мне партнера по своим успехам.

Честно говоря, я оказал на него некоторое давление, в основном в области горла, но эта мелочь не повлияла на размер суммы, которую он мне предложил. Я сунул деньги в карман с выражениями благодарности и вернулся на свою базу.

По дороге домой я раздумывал, что купить на те деньги, которые только что честно заработал, и тут заметил, как какой-то здоровенный мужчина преследует меня. Еще в кафе, болтая с Пепи, я обратил на него внимание, ибо этот усатый все время смотрел на нас проникновенным взглядом.

Я сказал Пепи, что, возможно, мы имеем дело с сыщиком, но друг успокоил меня, сказав, что подобное явление не внове для него. Восторженные сторонники лагеря защиты прав волосатых частенько приходили в кафе, дабы лицезреть своего любимца…

И все-таки было ясно, что усатый преследует меня с тех пор, как я вышел из кафе. Я быстренько вспомнил обо всех своих делах за последнее время, которые могли бы выставить меня перед властями в негативном свете. В результате этих размышлений я ускорил шаг. Как я уже намекал, я жил двойной жизнью большого шалуна и мелкого мошенника. Время от времени я оборачивался, стараясь не привлекать излишнего внимания и делая вид, будто гляжу вслед хорошеньким женским ножкам. Однако я с растущим беспокойством убеждался, что незнакомец сохраняет дистанцию и иногда подходит ко мне слишком близко. Настойчивость преследователя развеяла мои сомнения, я дал газу и свернул в переулок. Иногда я забавлялся, по-детски подпрыгивая, но расстояние между нами неумолимо сокращалось. Из груди моей вырывались стоны, сердце дико колотилось.