Козьма Прутков

Смирнов Алексей Евгеньевич

Заметим попутно, что «Письмо» Щербины интонационно и смыслово подхвачено Иосифом Бродским в его «Письме римскому другу» (особенно строки: «Как до пыли у вас в городах, / Мне в народном избранье нет нужды»).

Козьма Прутков

ПИСЬМО ИЗ КОРИНФА

Древнее греческое

Я недавно приехал в Коринф. Вот ступени, а вот колоннада. Я люблю здешних мраморных нимф И истмийского шум водопада. Целый день я на солнце сижу. Трусь елеем вокруг поясницы. Между камней паросских [233] слежу За извивом слепой медяницы. Померанцы растут

предо мной, И на них в упоенье гляжу я. Дорог мне вожделенный покой. «Красота! красота!» — все твержу я. А на землю лишь спустится ночь, Мы с рабыней совсем обомлеем… Всех рабов высылаю я прочь И опять натираюсь елеем.

233

Имеется в виду мрамор, добывавшийся в древности на острове Парос.

В окружении Коринфа, колонн, мраморных нимф и паросских камней особенно впечатляет строка:

Мы с рабыней совсем обомлеем…

И, конечно, — елейные притирания.

Еще один шедевр прутковских стилевых перевоплощений и юмора — пародия «Философ в бане», подражание стихотворению Щербины «Моя богиня», помещенному в журнале «Москвитянин» за 1851 год (ч. VI, отд. I, с. 203). Здесь, как и в «Письме из Коринфа», Козьма Петрович с удовольствием муссирует тему чувственных притираний, хотя у оригинала она появляется лишь в «Моей богине».

Николай Щербина

МОЯ БОГИНЯ

Члены елеем натри мне, понежь благородное тело Прикосновением мягким руки, омоченной обильно В светло-янтарные соки аттической нашей оливы. Лоснится эта рука под елейною влагой, как мрамор, Свежепрохладной струей разливаясь по мышцам и бедрам. Иль будто лебедь касается белой ласкающей грудью. <…> Нет для меня, Левконоя, и тела без вечного духа, Нет для меня, Левконоя, и духа без стройного тела. Но спеши, о подруга, Сытые снеди принесть и весельем кипящие вина, И ароматы, и мудрого мужа Платона творенья [234] .

234

Греческие стихотворения Н. Щербины. Одесса, 1850. С. 203.

Козьма Прутков

ФИЛОСОФ В БАНЕ

С древнего греческого

Полно меня, Левконоя, упругою гладить ладонью; Полно по чреслам моим вдоль поясницы скользить! Ты позови Дискомета, ременно-обутого тавра; В сладкой работе твоей быстро он сменит тебя. Опытен тавр и силен. Ему нипочем притиранья! На спину вскочит как раз; в выю упрется пятой… Ты же меж тем щекоти мне слегка безволосое темя, Взрытый наукою лоб розами тихо укрась!..

ФЕТУ

Один из славных представителей «чистого искусства», тончайший лирик, переводчик, друг императорской семьи, Афанасий Фет (1820–1892) дважды привлек к себе внимание Козьмы Пруткова.

Во-первых, стихотворением «Непогода — осень — куришь…» — унылой констатацией хандры в природе и на душе.

Афанасий Фет

* * *

Непогода — осень — куришь, Куришь — все как будто мало. Хоть читал бы, — только чтенье Подвигается так вяло. <…>

Козьма Прутков

ОСЕНЬ

С персидского, из Ибн-Фета

Осень. Скучно. Ветер воет. Мелкий дождь по окнам льет. Ум тоскует; сердце ноет; И душа чего-то ждет. И в бездейственном покое Нечем скуку мне отвесть… Я не знаю: что такое? Хоть бы книжку мне прочесть!

Любопытно, что игра с фамилией «переводчика» «С персидского, из Ибн-Фета» не случайна. Она построена на созвучии фамилии нашего поэта с именем известного в России персидского шаха: Фет-Али-Шах (1762–1834).

Затем подражатель-пародист

сосредоточился на стихотворении «В дымке-невидимке…». Оно позабавило Пруткова тем, что прототип и в счастье, оказывается, любит и умеет предаваться печали.

Афанасий Фет

* * *

В дымке-невидимке Выплыл месяц вешний, Цвет садовый дышит Яблоней, черешней. Так и льнет, целуя Тайно и нескромно… И тебе не грустно? И тебе не томно? Истерзался песней Соловей без розы. Плачет старый камень, В пруд роняя слезы. Уронила косы Голова невольно… И тебе не томно? И тебе не больно? [235]

235

Фет А.А. Вечерние огни. М..1981.С.44

Козьма Прутков

БЛЕСТКИ ВО ТЬМЕ

Над плакучей ивой Утренняя зорька… А в душе тоскливо, И во рту так горько. Дворик постоялый На большой дороге… А в душе усталой Тайные тревоги. На озимом поле Псовая охота… А на сердце боли Больше отчего-то. В синеве небесной Пятнышка не видно… Почему ж мне тесно? Отчего ж мне стыдно? Вот я снова дома: Убрано роскошно… А в груди истома И как будто тошно! Свадебные брашна, Шутка-прибаутка… Отчего ж мне страшно? Почему ж мне жутко?

ХОМЯКОВУ

Философ, поэт, публицист Алексей Хомяков (1804–1860) считается одним из основоположников славянофильства. Будучи теоретиком, человеком идей, он перенес свою «идейность» и на поэзию. Между тем лирический отклик идет от сердца, а не от ума. Мы говорили об этом подробно в шестой главе. Заранее заданная идея — главный враг поэзии, как естественной, непреднамеренной рефлексии. Художник не может и не должен знать заранее, куда вынесет его лирическая волна. Только тогда он откроет новый берег. Априорность погубила немало творческих замыслов. Она сделала смехотворной и концовку хомяковского стихотворения «Иностранка», на которое Козьма Прутков среагировал со свойственной ему чуткостью и лаконизмом. Строфы оригинала обращены к фрейлине Александре Осиповне Смирновой-Россет, ведшей свое происхождение из рода обрусевших итальянцев.

Алексей Хомяков

ИНОСТРАНКА

Вокруг нее очарованье; Вся роскошь Юга дышит в ней, От роз ей прелесть и названье, От звезд полудня блеск очей. Прикован к ней волшебной силой, Поэт восторженный глядит; Но никогда он деве милой Своей любви не посвятит. Пусть ей понятны сердца звуки, Высокой думы красота, Поэтов радости и муки, Поэтов чистая мечта; Пусть в ней душа, как пламень ясный. Как дым молитвенных кадил; Пусть ангел светлый и прекрасный Ее с рожденья осенил, — Но ей чужда моя Россия, Отчизны дикая краса; И ей милей страны другие, Другие лучше небеса. Пою ей песнь родного края; Она не внемлет, не глядит. При ней скажу я: «Русь святая», И сердце в ней не задрожит. И тщетно луч живого света Из черных падает очей — Ей гордая душа поэта Не посвятит любви своей [236] .

236

Хомяков А. С.Стихотворения. М., 2005. С. 36.