Козни колдуна Гунналуга
Шрифт:
— Вместе с берсерками?
— Да. Они пойдут в первом ряду. С таким условием мы их нанимали.
— А почему сегодня утром ты выставил не их, а своих людей на охрану прохода к вику, когда мы приплыли?
— Берсерки никуда не годные защитники, они плохо держат строй и плохо выполняют в разгар боя команду. Поэтому использовать их можно только при атаке. В этом я уже убедился на опыте. На Дом Ингьяльда они пойдут первыми. И первыми встретятся с боевыми троллями. Пусть встретятся огонь и вода. Посмотрим, что из этого получится…
— Это я могу одобрить, — согласился Торольф, прекрасно понимая, что Китобой желает приберечь своих людей, точно так же, как сам Одноглазый только что высказывал желание приберечь для более важных дел своих людей. — Таким образом, мы вместе
— Тоже полторы сотни человек. Но он — сторона обороняющаяся. Для защиты дома этого должно бы хватить. Нам предстоит нелегкая задача.
Торольф Одноглазый как опытный воин прекрасно знал, что любой штурм требует по крайней мере троекратного преимущества в живой силе, иначе штурм считается обреченным на неудачу. Оказывается, и такой деревенщина, как Торстейн Китобой, тоже знал это, хотя в дальние воинские походы и в набеги не ходил и вообще не воевал за пределами сферы интересов своего вика. Но он не знал другого. Он не знал возможностей колдуна Гунналуга, а эти возможности отметали многое из воинского искусства в классическом понимании этого слова.
— С такими задачами мы уже справлялись не однажды. Дом Ингьяльда каменный?
— Только первый этаж. Второй этаж деревянный, крыша деревянная. Забор вокруг дома хоть и выше человеческого роста почти в два раза, но тоже деревянный.
— Будем считать, что Ингьяльд обречен. И не будет штурма. Они все выйдут на открытое место, а там мы просто перебьем их. Гунналуг заставит их выйти, если не захотят поджариться. Но подробности мы с тобой обсудим потом, сейчас иди к колдуну. Он устроился под кормой моего драккара. Красный Нильс проводит тебя. Да, еще один вопрос. Когда, после победы над Ингьяльдом, ты пойдешь со мной, всех своих брать планируешь?
— Никак нельзя. Я возьму только сотню. Кто-то должен же кормить женщин и детей. Они сами в море не выйдут, да и сети таскать для них тяжеловато. Значит, я предоставлю тебе себя, сотню своих воинов и берсерков, если они останутся живы после схватки с троллями.
— И сотня — тоже хорошо, — согласился Одноглазый. — Иди, постарайся произвести на Гунналуга хорошее впечатление. Я надеюсь, у тебя это получится. Ты, как мне кажется, человек честный. Я люблю иметь дело с такими людьми. И Гунналуг тоже. Только постарайся ничем не обидеть его…
Производить впечатление Гунналуг и сам любил и умел еще с ранней юности, когда был молодым и неумным, как он сам сейчас считал, учеником колдуна, одного из трех последних представителей ордена темнолицых колдунов, некогда изгнанного из земли Туле. Учитель Гунналуга был еще не очень стар, но два других колдуна сознавались, что пережили уже возраст возможной жизни, и потому настаивали на незамедлительной инициации [18] Гунналуга вопреки воле учителя, считавшего, что ученик еще ничего не достиг. Он-то и сам знал, что не достиг, хотя старался. Тем не менее впечатление на двух стариков он произвел. Но и это было не главным. Дело было в том, что официальная инициация, следовательно, и продолжение существования ордена, была допустима только тремя колдунами. Два старика могли не дожить до момента, когда Гунналуг освоит все предназначенные для него уроки. Хотя бы один не дожил, и тогда инициация не состоялась бы. А хотелось бы, чтобы орден не угас вместе с ними. Орден — это сила, тогда как отдельно взятый колдун — это только частица большой силы. Так можно сравнить силу войска и силу одного воина, пусть даже прославленного подвигами героя, подобного богам. А старики по-прежнему мечтали о возрождении силы ордена. И им казалось, что появился достойный наследник, который сумел произвести на них, опытных, хорошее впечатление. А Гунналуг очень старался это впечатление произвести.
18
Инициация —
Тогда он, по происхождению своему знатный и богатый младший ярл могущественного шведского Дома, от всего отказался, чтобы стать колдуном, и даже связи с родственниками длительное время не поддерживал. Он шел к своей цели, он шел к неограниченной власти, которую не мог получить по своему рождению, но о которой мечтал. И в молодости, когда хотелось иметь все и сразу, ему слишком трудно давалась колдовская наука как раз из-за нетерпения. Но приходилось изучать все самые простейшие дисциплины, которые, как считал Гунналуг, скорее всего, никогда не понадобятся ему в жизни. Это было мучительно, это было совсем не интересно, но учитель терпеливо втолковывал молодому ярлу, что, не постигнув основ, нельзя понять главное, а без главного сильного колдуна не бывает.
И все же Гунналуг сумел тогда себя победить, сумел заставить себя ради собственного будущего. И это открыло перед ним новые горизонты. А с открытием перспектив и интерес к учебе проявился с новой силой. Тем не менее, не имея достаточных опыта и знаний, молодой колдун всегда стремился сделать больше, чем умел. Учитель это не одобрял, и Гунналуг иногда действительную работу заменял эффектным впечатлением. И тогда еще понял твердо, что большинство людей интересует как раз не конечный результат, а впечатление, которое они получают даже от результата второстепенного. Так уж устроен человек. Произведя впечатление, ученик колдуна добился согласия на инициацию. Ночью была убита семья рыбаков, у которых похитили ребенка для принесения священной жертвы, потому что без крови невинного младенца инициация в члены ордена темнолицых колдунов состояться не могла. Эту кровь пили три колдуна и ученик. Чашей служил человеческий череп. И только после этого Гунналуг стал полноправным членом ордена. Именно из-за этого обряда орден когда-то изгнали из священной земли Туле. Но слухи об обряде ходили по земле, искаженные, усиленные, и Гунналуг на протяжении многих лет часто встречался с мнением, что он питается кровью младенцев, хотя попробовал ее на вкус только однажды, во время инициации. Но, даже став полноправным членом ордена и продолжая одновременно процесс обучения, он по-прежнему любил производить впечатление.
Простейший фокус с изменением положения ограниченного пространства был по большому счету даже и не настоящим серьезным колдовством, а именно фокусом, игрушкой, которую Гунналуг научился делать еще молодым. Сначала ему, помнится, нравилось лежать на потолке. Потом это надоело, и он стал вращать в пространстве помещение. Это было легко и не требовало значительных усилий, хотя с возрастом колдун стал прибегать к фокусам реже. Но он видел, какое впечатление фокус произвел на ярла Торольфа Одноглазого. И, хотя тот уже наблюдал воочию серьезное и недоступное для большинства колдунов темпоральное действие, когда из жизни команд трех драккаров были выброшены двое суток, не потерял способности поражаться мелочам. Там впечатление тоже, конечно, было, но оценка у мелкого фокуса оказалась более высокой. Опять сработала любовь людей к эффектам. Однако для более серьезного действия Гунналуг сил практически не имел. Тем более силы должны были ему понадобиться вскоре для военных действий. И потому прибегал к впечатляющему фокусу.
Гунналуг рассчитывал, что и на Китобоя он произведет впечатление не менее мощное. И даже решил усилить эффект, и мыслью опять сдвинул пространство, положив свою каморку почти набок, оставаясь одновременно в вертикальном положении в отношении самой каморки. И даже треножник со светильником при этом не шелохнулся, и пламя поднималось строго вверх относительно стен, но совсем не относительно самого драккара, и даже капли масла из светильника не вытекло, хотя, если смотреть за полог из драккара, светильник стоял почти на боку или, как думалось, висел в воздухе.