Крах черных гномов
Шрифт:
— Я прощаю вам этот пробел в воспитании, ротенфюрер, — засмеялся юноша, — и делаю это лишь потому, что вскоре у вас будет возможность воочию убедиться в своей ошибке. Конечно, если русские в первом же бою не подстрелят вас, как куропатку.
— Что?! — захлебнулся от злости эсэсовец. — Что ты лепечешь?
— Дай ему в рыло, Герберт! — громко посоветовал кто-то из друзей ротенфюрера. — Чтобы не вел провокационных разговоров…
Эсэсовец оперся о край стола, размахнулся. Солдат встал и внезапно толкнул ротенфюрера так, что тот потерял равновесие и, хватая руками воздух, упал на пол.
За
— Задержать его, — заорал кто-то, — он ответит перед трибуналом!
Несколько человек метнулись к солдату. Он наклонился, вытащил из-под стола костыли, оперся на них, резким движением отодвинул стул и шагнул навстречу эсэсовцам.
— Берите, что же вы остановились! — выкрикнул насмешливо. — Думаете, я испугаюсь трибунала?
Эсэсовцы отступили. Один из них подошел к юноше, хлопнул его по плечу.
— Так бы сразу и сказал… — пробормотал. — Кто знал, что ты за птица…
Сначала Ульман ничего не понял и, только взглянув на ноги солдата, сообразил, в чем дело: юноша стоял, неестественно выставив вперед ногу, и всем стало ясно, что он опирается на протез. А над карманом мундира поблескивал Железный крест первой степени.
— Я пробыл на Восточном фронте без малого три года, — выдохнул солдат, презрительно глядя на эсэсовцев, — и плевать хотел на пижонов, которые не нюхали настоящего пороха!
— Ха, оказывается, он — свой человек! — ротенфюрер все еще пытался подняться. — Ты — настоящий парень, и давай выпьем!.. Хозяин, бутылку шнапса!
Хозяин метнулся за стойку, но солдат, тяжело опираясь на костыли, направился к выходу.
— Он не пьет шнапс, — предупредительно улыбнулся его товарищ. — Видите, ему и так тяжело ходить…
— Фриц, — остановился юноша, — я запрещаю тебе извиняться за меня!
Солдат еще раз виновато улыбнулся и поплелся за другом.
— Черт с ними, — разрядил атмосферу кто-то из эсэсовцев, — без них наша компания только выиграет!
— П-правда, — еле проговорил ротенфюрер. Он наконец поднялся и стоял, опираясь на чье-то плело. — Не всегда Железный крест о чем-то говорит. Мне приходилось расстреливать сволоту, которая имела почему-то награды и повыше.
— Мы уничтожим всех, кто сомневается в нашей победе! Хайль Гитлер! — выкрикнул здоровяк с нашивками унтершарфюрера.
— Хайль! — заорали эсэсовцы.
Перепуганные посетители пивной начали расходиться. Одним из первых выскользнул Фогель. Заметив, что гестаповец пошел за помощником диспетчера, Ульман подморгнул Мартке и вышел из бара.
Мартке догнал его в темном проулке. Фридрих шел, тяжело шаркая ногами по сырому асфальту тротуара. Поднял воротник куртки, руки засунул в карманы. Казалось, пожилой, уставший рабочий, немного подвыпивший, возвращается без особого желания домой, где его ждут сварливая жена, нетопленная комната и стакан давно остывшего кофе.
Несколько минут шли плечо к плечу, не разговаривая, углубившись каждый в свои мысли. Вдруг Ульман остановился, прислушался и, схватив Мартке за руку, потянул в сторону. Они присели за кустами — остатками живой изгороди вокруг разрушенной бомбами виллы, — Ульман прижал палец к губам. Послышались быстрые шаги, мимо прошел человек в надвинутом на лоб картузе.
На перекрестке агент замешкался, оглянулся, но, заслышав далекие шаги, чуть ли не побежал по улице, ведущей к центру поселка.
Ульман тихонько выругался.
— Еще раз предупреждаю, — сказал, покусывая обломанную веточку, — пока они не успокоятся, никаких встреч, Единственно, что нужно сделать, — прижался к Мартке, зашептал на ухо, — завтра поймай Панкау. Его поставили на чехословацкую линию, и на той неделе он идет в рейс. Необходимо повидать пражских товарищей. Дашь ему адрес явки и пароль. Там приготовили для нас листовки. Пусть заберет и пока что подержит у себя.
— Понятно. Больше ничего?
— Все.
Ульман выглянул из-за кустов. Закурили, несколько секунд постояли молча и разошлись по домам.
Вайганг принимал заместителя шефа местного гестапо штурмбанфюрера СС Густава Эрлера. Они прохаживались по дорожкам сада, в глубине которого стояла трехэтажная вилла.
Группенфюрер любил цветы. Клумбы подходили вплотную к асфальтовой площадке перед домом, где стояли автомобили, цветники тянулись вдоль аллей, а на открытых для солнца местах, всюду, где было хотя бы несколько метров свободной земли, росли кусты роз, огромные махровые георгины, разноцветные астры.
Осень уже коснулась листьев деревьев, но хризантемы, георгины и астры еще цвели. Вайганг останавливался возле клумб, обрывал увядшие лепестки, любовался белыми хризантемами, редкостными почти черными цветами георгинов.
— Этот цветочек, — нежно погладил сказочное переплетение снежно-белых лепестков, — я вывел еще до войны. И зовется он «Балерина». Видите, действительно напоминает пачку балерины, не так ли?
Эрлер, сравнительно молодой еще человек, лет тридцати пяти, но полный и малоподвижный, еле успевал за группенфюрером. Он бы посадил на месте этих цветов картофель или репу — все-таки какая-то польза. Но поддакивал Вайгангу и громко высказывал свое восхищение.
— Я никогда в жизни не видел таких прелестных цветов, как у вас, группенфюрер. Даже на выставках.
— На выставках вы и не могли ничего увидеть, — пренебрежительно поморщился Вайганг. — Я могу пересчитать по пальцам всех настоящих цветоводов Германии.
— И ни один из них ничего не стоит по сравнению с вами, шеф. — Эрлер хорошо знал уязвимое место группенфюрера и бил в цель без промаха.
Действительно, Вайганг принял откровенное угодничество штурмбанфюрера за чистую монету — лицо его расплылось от удовольствия. В глубине души Вайганг считал свою политическую карьеру делом второстепенным, которое, к сожалению, забирает много времени и отвлекает от любимого занятия. Если бы не это, имя Вайганга наверняка стояло бы в ряду известных ботаников. И сейчас с его теоретическими работами и практическими достижениями в цветоводстве знакома вся Европа, более того, с ним считаются и к его мыслям прислушиваются даже прославленные голландские мастера. Но все это Вайганг считал лишь прелюдией к настоящей работе, он мечтал о последовательных экспериментах на научной основе, о совсем новых видах цветов, которыми он когда-нибудь удивит мир.