Крамола. Книга 1
Шрифт:
— Андрей Николаевич, успокойтесь, — благодушно сказал Шиловский. — Расстрелять человека очень просто, вы понимаете. Мы сейчас одерживаем победу на всех фронтах, скоро закончится война, и пора думать о будущем.
— О моем будущем? — усмехнулся Андрей.
— Нет, не о вашем, — поправил Шиловский. — О будущем России, ее народа. А в частности, о будущем науки юриспруденции. Расстрелять человека просто, а вот изучить преступление, сделать правильные выводы и вынести справедливый приговор — это наука. Наша советская юстиция еще только развивается, нет опыта… Да
— Я вас понял, — кивнул Андрей, успокаиваясь. — Мое преступление войдет в хрестоматию, в учебники… Печально.
— Вы всегда были прозорливым человеком, — засмеялся Шиловский. — Все, что происходит сейчас, станет хрестоматийным. Когда-нибудь…
Автомобиль катил по Москве среди извозчичьих пролеток и пешеходов, трясся на булыжных мостовых, и Андрей замечал, как люди провожают его взглядами.
— Печально! — повторил он. — Вот как мне доведется остаться в истории…
— Каждый оставляет свой след, — многозначительно продолжил Шиловский, улыбнулся, но тут же стал серьезным и решительным. — Закончится война, и то, что делают сегодня бойцы на фронтах, придется делать органам юстиции и чека. Борьба с внутренней контрреволюцией будет ничуть не слабее, чем сегодня. Враги наши не успокоятся, и поражение их ничему не научит.
— Хорошо, что у меня не осталось родных, — сказал Андрей. — И детей…
— Вы ошибаетесь, — заметил Шиловский. — А ваш дядюшка Всеволод?
— Он еще до революции уехал за границу, — пояснил Андрей. — И учебники по юриспруденции до него наверняка не дойдут…
— Мы, кажется, приехали! — сообщил Шиловский через некоторое время. — Как вам прогулка по Москве?
— Замечательно, — буркнул Андрей.
Они вышли из машины, и Березин тут же попал в объятия Тараса Бутенина.
— Андрей Николаич? Ну, как ты? А?
— Слушайте, товарищ, — строго сказал Шиловский. — Оставьте Андрея Николаевича в покое.
Бутенин отступил, виновато козырнул и с тоской стал глядеть вслед. Когда они вошли в здание Реввоенсовета, Шиловский удовлетворенно заметил:
— А вас любит народ, Андрей Николаевич.
— Любит? — поразился Березин. — Откуда вы взяли?
— Да вот хотя бы ваш сопровождающий, — Шиловский кивнул на дверь. — Пороги обил, вашей судьбой интересуясь.
Андрей усмехнулся:
— Я знаю, отчего он любит…
Они вошли в кабинет, Шиловский усадил его к приставному столику и попросил секретаршу принести чаю. Сам сел напротив и неожиданно стал строгим и официальным. Андрей усмехнулся: стоило ли ехать за ним в тюрьму, благодушествовать по дороге, чтобы здесь, в кабинете, банально допросить и… А почему бы и не стоило?!
Шиловский достал из нагрудного кармана часы, и Андрей моментально вспомнил его другие часы, с дарственной надписью, из-за которых повесили другого человека. Под его именем! Андрей вспомнил даже фамилию повешенного — Крайнов. Он кричал, когда его тащили…
Нет, за этим что-то определенно кроется! Если спросит сейчас об «эшелоне смерти»,
— Вы очень кратко ответили на вопрос, — начал Шиловский, занятый бумагами. — Возможно ли построение совершенного общества в России. Бесконфликтного и бесклассового соответственно… Допустим, в течение двадцати лет… Верите ли вы в это?
Он поднял глаза на Андрея. Прямой, немигающий взгляд его напоминал об «эшелоне смерти»…
— Я не могу привыкнуть еще, — помялся Андрей. — Привыкнуть к вам живому…
— Привыкайте, — мгновенно ответил тот. — Привыкайте. Мы же работаем. Итак?
— Скажите, кто я сейчас? — спросил Андрей. — Обвиняемый? Приговоренный? Или просто арестованный?
Шиловский откинулся на спинку жесткого деревянного кресла, снял пенсне и, кажется, улыбнулся, но только одними подглазьями.
— Понимаю, .. Обреченному легче. Всегда хочется сказать правду. Отвечайте с точки зрения того, кем вы себя считаете.
— Я не верю в такое общество, — сказал Андрей. — Его невозможно построить и за сто лет.
— В таком случае коротко обоснуйте ваше неверие.
— Пока несовершенен сам человек, невозможно построить и совершенное общество.
— Хорошо, а если мы усовершенствуем человека: воспитаем его честным, справедливым и работящим? — спросил Шиловский.
— На это уйдет сто, может, двести лет, — проговорил Андрей. — А скорее всего, усовершенствовать человека невозможно.
— Понятно, — бесцветно сказал Шиловский. — Но если у народа есть вожди, обладающие качествами, близкими к совершенству? И если вожди поведут за собой, зная путь к совершенству?
— Вы хотите сказать — пророки?
— Да, в какой-то степени.
— Невозможно, — качнул головой Андрей, — Не верю.
— Почему?
— Пророков в своем отечестве, как мне кажется, не бывает, — усмехнулся Андрей. — Особенно в России. А чужие пророки не знают народа. И погубят его. Потом — народ ведь не стадо. Тем более русский народ, привыкший к общинной жизни и народоправству. Да, вначале, может, он и пойдет, даже побежит, даже и вождей обгонит… А почувствует неладное, что-то не по нутру ему придется… Одумается, и тогда никаким вождям с ним не сладить. В нашем народе сильны традиции. Причем люди даже сами не подозревают о них, а поступают традиционно.
— Знакомое суждение, — сказал Шиловский так, что было не понять, как он к этому относится. — Неверующий вы человек… Ну, а в социализм вы хоть верите? В построение социалистического общества?
— Верю, — подумав, ответил Андрей. — Но при условии, если строить его по форме общинности и народоправства.
Шиловский нахмурился:
— Большевики должны верить без всяких условий!
— Без всяких условий я присягал на верность царю и отечеству, — сказал Андрей. — Когда мне стукнул двадцать один год и когда я был вчерашним студентом… И не подозревал, что по земле могут ходить «эшелоны смерти»!