Крамола. Книга 1
Шрифт:
Он сидел и учился говорить. Сначала вспомнил легкое и простое слово — мама. Повторял его мысленно, на разные лады, пока сознание не привыкло к нему, затем попробовал произнести шепотом, мял и тискал во рту язык, двигал губами, однако они не слушались. Изредка из горла вырывался гортанный хрипящий звук, чем-то похожий на крик филина. А когда он попробовал сказать имя — Аля, то и сам испугался, каркнув по-вороньи.
Потом он увидел Ковшова. Тот шел с мешком, озирался и держал карабин наготове. И ел хлеб на ходу, кусая прямо от каравая. Ни слова не говоря, он вытряхнул перед Андреем мешок и, словно наработавшийся мужик, вытер
— Переодевайся! — приказал Ковшов. — А то нас первый же беляк к стенке приставит… И ешь! Ешь, чтоб сила была. Хлебец-то — из печи токо…
Андрей потянул к себе рубаху-косоворотку, помял в руках. От нее шибало крепким потом, на животе проступали масляные пятна, а спина рубахи была еще мокрая.
Андрей откинул рубаху.
— Ты что? Одевай! И ходу! — распорядился Ковшов. — До деревни тут пять верст. А ну если выследили? Из кустов стрелят и…
Сам он бросил карабин и торопливо стал переодеваться. Натянул штаны, сапоги, сунулся головой в рубаху, но замер, видя, что Андрей по-прежнему сидит, уставившись в траву.
— Чего ты? Не с убитого же снято… Не брезгуй, не чужое. Наш мужик.
Андрей встал и, шатаясь, пошел к лесу. Ковшов догнал:
— Куда?! Ты что, умом тронулся? Одеваемся и уходим!
Столкнуть с дороги Ковшова Андрей бы не смог. Он обошел его и упрямо зашагал в лес. Ковшов вновь настиг, рванул за плечо.
— Морду воротишь? Чистенькое тебе подавай! — постучал себя в грудь. — Мы все одним потом воняем! Все! И в дерьме все уделались! Не отмоемся! Победим — тогда отмоемся! Все грехи смоем… Думаешь, мне легко отбирать было? Старик на коленях стоял! А баба голосила — век помнить буду…
Вдруг совсем рядом, на высокой березе, снова закуковала кукушка. Андрей отыскал ее взглядом и стал считать — четыре, пять, шесть… Не сводя глаз, пошел к березе: чтобы кукушка не обманула, надо обнять дерево, на котором она сидит, и попросить: «Кукушка-кукушка, говорят, ты болтушка. Да ты всем ври, а мне правду скажи: сколько лет жить суждено?»
— Эй, вернись! — крикнул Ковшов.
Андрей обнял березу и увидел, что Ковшов стоит с карабином в руках. «Кукушка-кукушка», — сказал про себя Андрей, но Ковшов вскинул ствол и выстрелил вверх.
— Предупреждаю! — заорал он. — Или со мной пойдешь, или сам же грохну! Слышь?!
Кукушка сорвалась с дерева и улетела подальше от людей. Андрей последил за ее полетом и неторопливо зашагал следом. Он чувствовал: Ковшов выцеливает его и ждет момента, когда Андрей не выдержит и оглянется.
Андрей не оглянулся. Он брел по лесу, от дерева к дереву, и с каждым шагом они все надежнее заслоняли его от смерти…
14. В ГОД 1917…
Свободненский кузнец Анисим Рыжов вернулся с каторги в апреле. Пришел в село по-воровски, ночью, голодный и насквозь мокрый: лед на речках уже вспух, посинел и едва держал человека. Через Повой, побитый полыньями и вымоинами, он полз по горло в снежной каше и не чувствовал холода. Дом его светился на угоре высокими окнами. Анисим постоял у заплота, перевел дух и прямым ходом направился в кузню, темнеющую на задах усадьбы. Впотьмах нашарил скобку, отворил дверь и шагнул к козлам у горна, где всегда стояли инструменты. Под ногами загремело железо, руки наткнулись
Анисим миновал последний проулок и взбежал на крыльцо Досиной избы. Дверь оказалась незапертой. Тащить или грабить здесь было нечего, кроме бесштанной ребятни, поэтому хозяин не закрывался и спал спокойно. Анисим вошел в темную избу и ощутил лицом теплую печь. Сопенье и храп доносились со всех сторон. Никто не вскакивал на собачий лай, не льнул к стеклу, всматриваясь в ночь. Анисим прошел наугад в горницу, сунулся руками в смутно белеющую постель, рывком сбросил лоскутное одеяло. Сухая, черная старуха приподняла седую голову и зашамкала проваленным ртом; темная, скрюченная рука сотворила крест.
— Где постоялец? — спросил Анисим.
— Феодосий… — слабо позвала старуха, вжимаясь в угол.
— Святый боже! — ахнул Дося, посвечивая лысиной. — Никак, Анисим?
— Я это, я, — успокоил Рыжов. — Ну, выказывай ирода своего!
— Дак нету его! — чему-то обрадовался Дося и спустил с печи босые крючковатые ноги. — Как тебя угнали, он в Березино подался.
Анисим поиграл бородком, сунул его за опояску и прижался к печи: от тепла заныли руки, жгучая боль потекла по телу.
— Собирайся, со мной пойдешь, — твердо сказал он.
— Дак что за дело у тебя, ночью-то? — Дося не дышал.
— Тебя не касается… Только укажи.
— Потерпел бы до рассвета, — испуганно посоветовал Дося. — А там каждый укажет…
— Нет больше моего терпения, — выдохнул Анисим. — И так терпел…
— Ой, худое ты задумал, Анисим Петрович, — простонал Дося. — Ведь он нынче во-он где! Рукой не достанешь…
— Достану! — рявкнул Рыжов и сволок Досю с печи. — Одевайся!
— А ты не командуй! — вдруг огрызнулся тот. — Не командуй в моей избе! Нынче власть народная, дак все равны. Царя вон батюшку и того скинули, а тебя…
Анисим схватил Досю за шиворот, встряхнул так, что затрещала рубаха и вмиг обвисли плечи.
Дося сдернул с веревки портки, запрыгал на одной ноге, стараясь угодить в штанину.
Анисима вновь клонило в сон, тепло и боль дурманили голову. В горнице молилась старуха и тоненько, по-кошачьи, плакал ребенок.
— Анисим Петрович! — вдруг спохватился Дося. — А ты какой партии будешь? Какой веры?.. Есть антихристы, большаки-меньшаки есть, а ты?
— Каторжанской я партии, — наслаждаясь теплом и полусном, вымолвил Анисим. — Самой народной.
— Во-он как, — Дося сунул ноги в опорки пимов. — Тебе срок вышел или утек?
— Меня революция выпустила…
— А-а, — протянул Дося. — У нас такой партии еще не бывало… Дак тебя тоже в начальники выберут? У нас от всякой партии выбирают. От большаков Ульяна Трофимовича, конюх-то у барина был, помнишь?.. От меньшаков Елизара нашего. А Пергаменщикова — от антихристов. Черное знамя себе сшил…
— Я его казнить буду! — очнулся Рыжов. — Смертью карать!
— За что? — ахнул Дося.