Крапленая
Шрифт:
– Нет. А в чем дело?
– Зверски зарезали женщину. Надругались над ней, изуродовали до неузнаваемости, привязали к стулу и оставили гнить в пустой квартире. Такой ужас у нас, в Воронеже, случается впервые.
С плохо скрываемой враждебностью Катя уставилась в возбужденно горящие глаза женщины, взахлеб спешившей сообщить ей сенсационную новость.
– Мне искренне жаль, - сказала она. – Но, простите, у меня слишком болит голова. И есть я не буду. Спасибо за ваше внимание и хлопоты.
Осуждающе покосившись на постоялицу, мадам Анна пожала плечом, тяжело поднялась и, не сказав больше ни слова, вместе с подносом покинула
Катя узнала из газет о дне и месте похорон и в назначенное время незаметно проскользнула в кладбищенскую церковь на отпевание. Она не стала одеваться в черное, чтобы не привлекать к себе внимания, только голову прикрыла газовым шарфиком. К ее удивлению, церковь была забита битком. Те, кто не смог войти, остались ждать снаружи. Неужели все эти люди знали маму, - недоумевала Катя, вглядываясь в незнакомые лица, - или их привело сюда простое любопытство?
Бедная мама. Собравшимся даже некому выразить соболезнование. Никто не рыдает, не убивается у ее наглухо закрытого гроба. В сторонке, под образами жмутся соседи и целая стайка дворовых стариков. Поискав глазами, Катя нашла среди них Ивана и Марию. Судя по их деловитой активности, они исполнили ее просьбу.
Когда гроб вынесли из церкви и повезли к заранее подготовленной свежевыкопанной яме, Катю еще раз удивило небывалое скопление людей. Теперь она не сомневалась, что их привела сюда быстро распространившаяся молва о совершенном злодеянии. Катя остановилась в стороне, под деревом, откуда с трудом могла видеть церемонию похорон. Постоянно перемещавшие-ся толпы людей то и дело загораживали ей обзор.
Гроб опустили в яму и начали закидывать землей.
«Ну вот и все. Прощай, мама. Знаю, ты слышишь меня. Ты рядом. Я чувствую твое присутствие. И я обещаю тебе... я торжественно клянусь, что отомщу за твои предсмертные муки, за твою чудовищную гибель. Я расквитаюсь с ними, с каждым в отдельности – с заказчиком и его исполнителями. А ты... ты будешь хранить меня оттуда. Оберегать, как ты оберегала свою маленькую, несносную Катюшу, доставлявшую тебе столько горечи и хлопот.»
Внезапно возникшая мысль заставила ее повнимательнее оглядеться по сторонам. По логике вещей убийцы должны быть сейчас где-то поблизости в надежде увидеть ту, за кем так долго и безуспешно охотятся, то есть ее.
Кате не пришлось искать долго. Всего в нескольких метрах от нее, небрежно привалясь к кривому стволу старого дуба, стояли двое, исподлобья просверливая взглядами всех, кто находился вокруг них. Они были слишком хорошо ей знакомы, чтобы ошибиться. Сашок и Борис! Верные псы Ломова. И к тому же, как она теперь знала, палачи и убийцы. Да как они посмели явиться сюда! Сколько циничного хладнокровия и уверенности в своей безнаказанности было написано на их наглых, бесстрастных рожах! Катя пожалела, что у нее нет при себе пистолета.
Она не боялась быть узнанной, но и засвечиваться в своем новом облике ей было ни к чему. Они не должны видеть ее здесь, не должны запомнить ее лицо. Стараясь не привлечь к себе внимания, она повернулась к ним спиной и медленно направилась к кладбищенским воротам. Ее глаза были сухи, а губы беззвучно шептали: «Прощай, мама. Не поминай лихом.»
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Рассчитавшись с мадам Анной и пообещав ей приехать снова, Катя в тот же день вылетела в Москву. Домой, естественно, она не пошла, сняв себе номер в роскошном «Метрополе» на имя Кэтрин Григ. Она испытывала огромное облегчение
Выпроводив горничную, рвавшуюся на следующее утро убрать ее номер, она вывесила на наружной ручке двери карточку «Не беспокоить».
Катя не знала, сколько часов или дней пролежала поперек шикарной кровати, устремив неподвижный взгляд в золоченую лепнину потолков, переживая шаг за шагом прожитые годы, пытаясь взглянуть на них глазами матери, пытаясь проникнуть в тогдашние ее мысли и чувства. «Это, жгущее огнем, клеймо вины перед тобой, мама, я буду носить на сердце до конца своих дней. Ты родила меня себе на горе. Я сделала тебя несчастной вдвойне, а теперь вот из-за меня же тебя насильственно лишили жизни. И я даже не знаю, как долго и как страшно длилось твое умирание. В самый тяжелый твой день я была совсем близко от тебя, но я не пришла тебе на помощь, не спасла тебя, не облегчила страдания.»
Катя чувствовала себя осиротевшей, одной в целом свете, никому, абсолютно никому не нужной. Да и как могло быть иначе. Прежней Кати не существовало. А новая еще не успела заявить о себе, не успела занять свое место в сообществе людей. Она решительно села на кровати. Всё! Хватит распускать нюни и киснуть. Пора начинать действовать. Начинать новую жизнь.
Первое что она сделала, это купила себе двухкомнатную квартиру в только что отстроенном высотном доме на Садовом кольце, и машину. Дом был, как теперь это называлось, элитный. За надежно запираемыми дверями парадного входа, снабженного домофоном, в просторном холле первого этажа два штатных охранника несли посменную круглосуточную вахту. Двойные двери ее квартиры тоже были снабжены прочными мудреными запорами. Все это давало столь необходимое ей ощущение безопасности и защищенности.
Особенно Катю устраивал современный двухэтажный паркинг для жильцов, располагавшийся прямо под их зданием и изолированный от улицы. Не нужно было, как когда-то, оставлять машину за тридевять земель, черт знает где и добираться темными пустынными задворками до дома. А машина – ее новенькая, резвая «Ауди» цвета мокрого асфальта, была ей на данном этапе просто необходима. Вот только ездить по Москве на собственных колесах становилось все труднее. С утра до ночи улицы города были напрочь забитые нескончаемым, беспорядочным, возмутительно неорганизованным потоком машин.
«Если уж начинать новую жизнь, так с размахом, - решила Катя.
– Чтоб всё по высшему разряду». И с чисто женским энтузиазмом она принялась благоустраивать свое гнездышко. Не имея возможности вывезти со старой квартиры вещи, ей всем приходилось обзаводиться заново, начиная с посуды и постельного белья и кончая мебелью. Но сейчас, когда она могла себе позволить быть разборчивой и расточительной, процедура эта не только не обременяла ее, но и доставляла удовольствие. Не желая прибегать к услугам частных дизайнерских фирм, она решила положиться исключительно на собственный вкус. Сама подобрала спальный гарнитур и гостиную, ковры, драпри на окна, люстры, бра, торшеры. В алькове гостиной она оборудовала себе рабочее место – письменный стол и секретер. А в центре, над диваном повесила свой портрет, сделанный уличным художником на Монмартре.