Краповые погоны
Шрифт:
Ещё момент – на лестнице у квартиры: отец держит Вадика рукой за воротник рубашки, другой замахнулся, его разъяренные глаза и испуганные глаза Вадика:
– Раздавлю! Ты что, хочешь все испортить?! Я сына провожаю!
Тот что – то испуганно лопочет. Конечно, отец не ударил. Оказывается, Вадик уже затеял драку, но, к счастью, его остановили, остудили быстро.
Все пролетело быстро и незаметно.
Я предложил девчонкам свою кровать, они из скромности предпочли спать на полу.
Надя так и не появилась в спальне, слышал их шушуканье с Сашкой на диване возле стола.
И вот мы вдвоем. Она смотрит на меня каким – то непонятным взглядом, напоминающим то ли жалость, то ли сочувствие, то ли тепло, но не любовь, конечно.
Я представляю себя со стороны: свое круглое лицо с пробивающимися, еще ни разу не бритыми усиками. Круглое, потому что, я уверен, мне не идет стрижка под расческу. И чего я поторопился, постригся бы на призывном.
Это не первая девушка в моей жизни, с которой я остался так близко один ночью. Я пытаюсь спрятать свои чувства, неуклюже хочу поцеловать ее в губы. Она слегка сопротивляется, но не отталкивает. Я ей, видимо, не противен. Я таю, начинаю действовать уже в сладком полусне, целую, хочу утонуть в ее неге. Но нет… До конца она не хочет.
– Ты не хочешь? – спрашиваю в нетерпеливом волнении.
– Нет, не надо.
– Почему?
– Хочу остаться свободной.
– Свободной от меня?
– Да нет, не в тебе дело. Свободной, наверное, все – таки от себя, от своей совести, может быть. Ты ведь еще глуп, как все мальчишки, не обижайся только. Да и не ко времени, не люблю мимолетных приключений.
Да, она явно была взрослее в своем понимании жизни, может, интуитивнее, что свойственно многим девушкам. Она понимала мое положение, ей было меня жаль, наверное, и я, возможно, даже нравился ей. Вечером, танцуя со мной, она пыталась говорить что – то похожее на комплименты:
– В тебе чувствуется индивидуальность, – сказала она, – как – то слегка наклонив голову и улыбаясь, немножко кокетничая. – К тому же ты не назойлив, не нагл.
– Одним словом, если бы не…, то кто его знает?
– Возможно…
Она поцеловала меня в губы, по – настоящему, продолжительно и сладко, так, что пронизанный весь дрожью и еще непонятным чувством я готов был уже завестись до беспамятства, но она сдержала меня:
– Ну, иди… пожалуйста. Иди спать. У тебя завтра трудный день, – сказала она.
И
Утро последнего предармейского дня пролетело еще быстрее, чем вечер. Света и Надя ушли часов в девять утра, слегка позавтракав и пообещав прийти к отправлению автобуса.
Гости доедали и допивали то, что еще оставалось на столе, иногда обращались ко мне с разговорами о предстоящей дороге и об армии.
Вещи давно уже были собраны, да и какие вещи нужны человеку, который через несколько дней либо выбросит свой чемодан со всем содержимым из окна вагона, либо отдаст какому – нибудь прапорщику, чтобы отправить в топку, и тем самым лишиться последнего, что еще напоминало о своей недавней жизни: о доме, о родителях, о друзьях.
И вот я сижу в автобусе, возле которого находится большое количество людей: родственники, друзья, просто любопытные. Плачет мама, у отца строгое торжественно – серьезное лицо:
– Ну, ладно, успокойся, через два года будет дома, ничего страшного. Мужиком вернется.
Она пришла вместе с Надей, как бы невзначай подошла к толпе, встала недалеко от открытого окна автобуса, недалеко и от меня.
Подошел мой старший брат, стал говорить что – то, может быть, и нужное, но я плохо слушал его.
– Это твоя девчонка? – спросил он, показывая на Свету.
– Да, – соврал я.
– Как ее зовут?
– Света.
– А почему она стоит в стороне? Света, подойди поближе.
Она подошла, встала у окна. Что – то таинственное, очень дорогое, родное и в то же время непреодолимо далекое было в ней. Я чувствовал это какой – то болью души и не мог понять, почему то, что вчера было таким ощутимым, реальным, принадлежало мне, вдруг стало недосягаемо чужим, другой жизнью, в которой меня уже нет.
Вязаный коричневый свитер, который придавал ей такую женственность, белый шарф, курточка с капюшоном и коротенькая юбочка – символ юной девичьей сексуальности – все это казалось мне волшебной, чудесной одеждой сказочной феи, несовместимой с серой обыденностью моей жизни.
Мое сердце резко заколотилось, я стал ощущать его быстрые толчки.
Водитель, на время заглушивший двигатель автобуса, завел его. Вот они, последние секунды, которые еще соединяют то настоящее, что неумолимо несется в дорогое прошлое, и будущее, чужое и неизвестное.