Красавица и генералы
Шрифт:
Вполне возможно. Рогали-Левицкий исполнит свой замысел, и что тут сделать? Как защищать женщину, которая тебя бросила, и этого мазилу-артиллериста? И нужно ли защищать?
От раздумий отвлек грузовой "фиат", въезжавший в ворота господарского двора подобно голове огромной стрекозы. Завывая, грузовик въехал, и с него стали сгружать сундуки и жестяные коробки.
Макария потянуло посмотреть, что происходит. Из всех строений и закоулков к грузовику устремились раненые, доктора, сестры милосердия. Даже хозяева господарского двора, переселенные куда-то в сарай и молча следившие
От мотора горячо несло запахом масла, напоминало Макарию, что пора вырваться отсюда и вернуться в отряд.
В открытые ворота еще въехали две брички с людьми в полувоенной форме и чистеньким штабным прапорщиком. Двое в полувоенном были калеки, безрукий и безногий.
Прапорщик передал какую-то бумагу начальнику перевязочного отряда, толстому штабс-капитану в пенсне, и объяснил с игривыми нотками в голосе, что прибывшие господа будут снимать для кинематографа, как увечным воинам оказывается всякая помощь.
После этого он попросил стать кучнее, сам стал впереди всех рядом с толстым штабс-капитаном, а усатый мужчина в полувоенном поставил на землю треногу с ящиком, навел окуляр ящика на раненых и быстро закрутил ручку.
– Я скажу, что женюсь на ней, - услышал Макарий неугомонного приятеля. - Скажу, что я единственный сын богатого шахтовладельца. Как думаешь?
– Сперва все же оглуши, - посоветовал Макарий.
– Я же серьезно! - сказал Рогали-Левицкий.
– А кто твой родитель?
– Ветеринар. Тут не похвастаешь.
Макарий стал наблюдать за съемкой фильма. Он понял, что, кажется, обойдется без взрывов, а остальное его мало занимало.
Тем временем перед крыльцом поставили стол, за который сел однорукий, а за его спиной выстроили полукольцом раненых.
– Можно с костылями вот сюда перейти, - попросили Макария и поставили вблизи от однорукого.
Усатый мужчина принялся крутить ручку ящика, однорукий вставил в свой железный протез карандаш и стал что-то строчить на бумаге, раненые заглядывали, толпились позади него, теснили Макария. Вдруг кто-то обнял Макария за плечи. Он повернулся - Рогали-Левицкий.
– Ну подвинься, подвинься же! - глядя в ящик и улыбаясь неподвижными губами, потребовал подпоручик.
– Стоп! - громко крикнул усатый господин. - Попрошу вас отойти!
Рогали-Левицкий продолжал улыбаться и крепче обнял Макария.
– Я вам русским языком говорю! - потребовал усатый. - Вы, вы! С перевязанной головой.
– Я? - спросил Рогали-Левицкий и надел набекрень фуражку. - А так?
– Господи! - не выдержал усатый, глядя на штабного прапорщика. Объясните же ему!
– Пошли вы все в задницу, - сказал Рогали-Левицкий. - Перед вами герой великой войны! Он знаменитый авиатор, сбил тридцать восемь вражеских аэропланов. А я - Рогали-Левицкий. Слыхали про такого?
– Вправду герои? - спросил усатый у прапорщика.
Тот обеспокоенно посмотрел на раненых офицеров, явно не зная, как ответить.
– Ясно, герои, - без всякого выражения подытожил усатый. - Но, к сожалению, я про вас ничего не слыхал.
Рогали-Левицкий дернул Макария за рукав:
–
Макарий пошатнулся, подпрыгнул на здоровой ноге, чтобы устоять. Рогали-Левицкий поддержал его.
– А вы, господин подпоручик, на костылях, останьтесь, - попросил усатый.
– В окопы пожалуйте! - зло сказал Рогали-Левицкий. - В дерьмо! Где артиллеристы-молодцы отрывают нам ноги и руки. Там и покажите нижним чинам эти крючья!.. Идем, Макар, от этих циркачей! - Он снова потянул Макария. Перемышль сдали, из Польши выкатываемся... Тьфу! Приехали они фильму снимать!
Макарий вышел из толпы раненых и сказал толстому доктору, штабс-капитану, что здесь делается что-то не так, зачем вблизи фронта мучить людей видами протезов, кому нужен этот спектакль?!
Доктор оглянулся на прапорщика.
– Это не ваши заботы! - отрубил прапорщик.
– Как не стыдно? - ответил Макарий. - Люди через несколько дней вернутся в окопы... Эти крючья, деревяшки! Негуманно!
– Прекратите! - железным тоном сказал прапорщик.
– Я думаю, господа, раненые уже устали и нуждаются в отдыхе, - произнес доктор. - Весьма сожалею. Вынужден остановить ваши занятия... Лидия Александровна, - обратился он к сестре милосердия, - прошу всех вернуться в палаты.
Вмешательство начальника перевязочного отряда решило спор, хотя прапорщик начал грозить, а усатый мужчина в полувоенной форме перебивал того и просил, обнимая штабс-капитана за плечи, разрешить съемку ради тысяч увечных, которые увидят фильм и воспрянут духом.
– Попрошу вас! - вдруг вскрикнул доктор и затряс указательным пальцем. - Здесь не место представлениям!
– Пойдем, - сказала Лидия Макарию - Приятеля своего зовите. Когда вы успели сбить тридцать восемь аппаратов?
– А вы не знаете?-спросил Рогали-Левицкий - Хотите открою тайну?
– Знаю, знаю! - усмехнулась она.
– Дикость! Азиатчина! - воскликнул усатый. - Я напишу в газеты!
– Нет, вы не знаете, - тоже усмехнулся Лидии Рогали-Левицкий. - В живом существе есть своя тайна. К примеру, хороший конь: сегодня он проскачет как ветер, а завтра у него что-то не так, чемор какой-нибудь приключается. - Он наклонился к ее уху и что-то шепнул.
Лидия отступила от него, вскинула брови и засмеялась, качая рыжеволосой головой.
Рогали-Левицкий стал подниматься на крыльцо. Она повернулась к другим раненым. Макарий понял: у приятеля не получилось. Необычные гости уехали, жизнь перевязочного отряда вернулась в прежнее состояние. С позиций приходили бледные, в окровавленных бинтах солдаты, некоторых привозили на санитарных линейках. Почти все, за исключением совсем тяжелых, радовались передышке, чистым постелям и регулярной кормежке. Поступили двое из роты Рогали-Левицкого, рядовой солдат и прапорщик, командир взвода, недавно прибывший из пополнения. Штукатуров, проведавший солдата, рассказал, как их ранило. Глупее не бывает. Рядовой стоял у бойницы на посту, наблюдал за противником, а прапорщик увидел его, велел вылезть на бруствер, ибо, как он считал, только с бруствера можно что-либо заметить; оба вылезли на бруствер, тут по ним и вдарили.