Красавица и Холостяк
Шрифт:
«Неправда, — прошептала ее совесть. — Лукас немедленно вступился, защитил ее и предложил жилье».
«Но он также и ответственен за то, что она оказалась в такой ситуации», — возразила она.
Боже, должно быть, она устала больше, чем думала, раз вступает в дискуссии сама с собой.
Вздохнув, она подтянула повыше сумку на плече. Сумку наполняли личные и сентиментальные вещи, которые домработница не позаботилась упаковать тщательнее. Фотографии — ее родителей, Джея, которые она запрятала на самый верх шкафа. Книги, дневники, украшения ее бабушки.
— Заходи, — пробормотал Лукас, ведя ее по ступенькам вверх. Моментами позже он открыл входную дверь, и она вошла в фойе. —
Кивнув, она окинула его жилище изучающим взглядом.
Она не знала, чего ожидать — отделки, которая бы в каждой картине, предмете мебели и украшении кричала о богатстве ее владельца? Или строгий, минималистический дизайн в духе спартанского каталога «R». Реальность оказалась чем-то посередине.
Чистая и строгая, но роскошная элегантность. Стены украшали превосходные пейзажи, красивая темно-коричневая мебель подчеркивала великолепие блестящего пола из вишневого дерева, поручней перил и лестницы. Просторные комнаты с высокими потолками, большие эркеры и впадины каминов манили людей подойти и присесть к ним. Весь особняк принадлежал ему. На уровне сада располагался его кабинет, а на уровне фойе, куда они изначально вошли, были две гостиные, большая и поменьше, ванная, и потрясающая кухня. Верхний этаж был перестроен так, что большую часть пространства занимала хозяйская спальня. Огромные окна, от пола до потолка, занимали одну стену, и послеполуденный свет заливал комнату. Шикарно, по-декадентски. И идеально подходит мужчине, стоящему рядом. Она легко могла представить его лежащим на греховно огромной кровати с балдахином, обернув вокруг узкой талии черное покрывало и открыв голую грудь.
Она обуздала свое слишком живое воображение и отвела свой восхищенный взгляд.
— Твоя комната дальше по коридору, — сказал он, оставляя дверь в свою комнату открытой. Как будто бы приглашая.
Мгновением позже он распахнул дверь в меньшую, но не менее изысканно оформленную спальню. Ее чемоданы со стуком опустились здесь. «Значит, вот, где я буду жить весь год».
Как только эти слова промелькнули в ее голове, волна усталости и одиночества распространилась по ее телу, практически подгибая ее колени. Возможно, она дрогнула или пошатнулась, потому что через мгновение, которое длилось не дольше перерыва между двумя ее вздохами, руки Лукаса обвились вокруг нее, прочно удерживая.
Так же быстро волна апатии испарилась, оставляя вместо себя электрические импульсы под ее кожей, потрескивающие и обжигающие. Она вздрогнула, ненавидя свою реакцию. Почему из всех людей ее сердце колотилось, а ее тело набухало и пульсировало из-за этого мужчины? Даже если бы это был Тайлер, было бы больше смысла.
О, Боже, Тайлер.
Воспоминания об их столкновении налетели на нее.
Она не позволила Лукасу сопроводить ее в конференц-зал, где она сообщила новости Тайлеру. Казалось слишком жестоким иметь поблизости Лукаса, свидетелем того, как она сообщила бы жениху — бывшему жениху, что их помолвка расторгнута. И, в конечном счете, она сделала правильный выбор. Боже, шок Тайлера, его неверие. Его гнев.
— Ты и вправду делаешь это со мной, Сидней? Я всегда заботился о тебе, уважал тебя, и вот так ты со мной поступаешь? Предавая и унижая? Какой человек так поступает с тем, кого он должен любить?
Она никогда не показывала, что любит Тайлера, никогда не говорила ему этих слов, но этот факт не уменьшил боль, несправедливость того, как она причинила вред человеку, который не сделал ничего, чтобы заслужить это. Извинение казалось бессмысленным, но она все равно вернула его ему вместе с кольцом. Но, когда он потребовал объяснения, она
— Эй, — Лукас аккуратно развернул ее, и рефлексивно она обхватила его талию, о которой недавно фантазировала. Как будто обжегшись, она уронила свои руки. — Ты в порядке?
Она издала короткий лающий смешок.
— В порядке ли я? Я даже не понимаю больше, что это значит. За один день я стала врагом народа номер один и была выставлена из собственного дома. В порядке — это большое преувеличение, я бы сказала.
Между ними повисло молчание.
— Мое предложение все еще в силе, Сидней, — пробормотал Лукас. Его большая, грациозная рука бережно обхватила ее подбородок, подушечка пальца прошлась по ее скуле. Он прошелся по ее лицу изучающим взглядом из-под тяжелых век, остановившись на нервирующий — соблазнительный — момент на ее трепещущем рте. — Наш секрет, — проурчал он, положив ладонь на стену за ее головой.
Позади нее — стена, впереди — его высокое, сильное, широкоплечее тело. Она должна была почувствовать угрозу, по крайней мере, негодование, но лишь предательское тепло патокой разлилось по ее венам, распаляя ее изнутри, внезапно утяжеляя ее тело в три раза.
— Позволь мне обнять тебя, дотронуться до тебя. Позволь помочь забыть этот день хотя бы на недолгое время.
Господи. Если бы в этот момент он протянул ей яблоко, произнося эти тихие, чувственные слова, он стал бы абсолютным воплощением искушения. И, как и Ева, она желала принять его предложение, вкусить и насладиться восхитительной сладостью. Она не сомневалась, что он может стереть последние несколько часов из ее разума, доставив удовольствие, которое превратило бы ее в дрожащий комок нервов. Скорее всего, он подарил бы ей часы, наполненные экстазом забвения. Потому что его темный, чувственный взгляд предлагал больше, чем простое объятие или утешающие слова. И, черт ее возьми, если она этого не хотела. Хотела, чтобы он погрузился в нее своим мощным телом и заставил кричать, но по другим причинам, нежели печаль и одиночество.
А что потом?
Секс был частью их соглашения, и, когда он изначально упомянул его, она не возражала. Нет, он не включил этот пункт в договор, как намекал, и, несмотря на его безжалостность и жестокость, она не верила, что он мог принудить ее. Но, если она уступит сейчас, этот секс не будет связан с шантажом, ее отцом или местью. Это будет связано с ее собственным желанием. Он. Его руки на ее теле. Ощущение его на себе, как он ублажает ее.
Но, когда пот высохнет и наслаждение отступит, где она будет? Без семьи, без жениха, без гордости, уязвимая, и полностью зависящая от его милости. Да, она покорилась его шантажу, жила теперь в его доме, но на этой стадии он не контролировал ее. Ни ее волю, ни ее разум, ни ее душу.
Но она подозревала, что когда она поддастся упрямому и жестокому голоду, вспыхнувшему в ней как костер на пляже, она лишится остатков своей силы. Потому что такие мужчины, как Лукас, не оставляют женщин невредимыми — не оставляют их целыми.
Через год, после окончания их договора, она должна уйти самой собой. Она должна уйти сильной. Не бедной, сломанной, страстно желающей мужчину, которому она была нужна лишь для мести.
— Спасибо за твое доброе предложение, — сказала она, вкладывая избыток презрения в «доброе» так, чтобы он не мог ошибочно истолковать, что она на самом деле думала о его предложении, — но я пас. Ты, кажется, упускаешь тот вопиющий факт, что, если бы не события, которые ты привел в действие, меня бы не было в твоем доме, отлученной от моей семьи, с жизнью, распиханной по чемоданам. Так что извини, я не хочу опираться на тебя.