Красная дорама
Шрифт:
«Это ваш статус в северокорейском обществе, — с новым пылом принялась объяснять девушка. — Нечто наподобие социального рейтинга. На самом деле там три элемента: чхульсин сонбун, сахве сонбуникечхын. Первый — ваше социальное происхождение, по сути — сахве сонбун вашего отца. У него он был очень хороший — „рабочий“. Это третий сверху уровень из двадцати пяти существующих — выше него только „революционер“ и „профессиональный революционер“. Ваш собственный сахве сонбун — „военный“, его получают отслужившие в армии. Он тоже очень хороший — четвертый по рангу,
«Так у них тут еще и кастовая система?» — крякнул я.
«Ну, если уж навешивать ярлыки — то скорее сословная. И вы в ней — ближе к вершине общественной пирамиды. Своего рода дворянин. Рыцарь. Над вами — только совсем уж родовитая знать — потомки ближайших соратников Ким Ир Сена и героев войны».
«Про ярлыки — вот чья бы корова мычала! — взвился я. — Тут, вон, оказывается, на каждом по персональной бирке, да не по одной: „рабочий“, „родственник патриота“… И… Какие там у враждебных элементов?»
«Например, „коллаборационист“ и „осужденный за шпионаж“… Но по нынешним временам плохой сонбун — и даже кечхын — это вовсе не приговор! – поспешно переобулась в прыжке Катя. — В частном бизнесе немало как раз враждебных и колеблющихся занято! И никто их там не притесняет!»
«Да какой тут, к Чучхе, частный бизнес…» — досадливо отмахнулся я.
«А вот не скажите! Он понемногу развивается — просто не лезет в глаза. Частников уже полно в розничной торговле, в грузоперевозках, в строительстве… Почти все рестораны в Пхеньяне, кроме нескольких образцовых — на самом деле частные, хотя формально зарегистрированы как государственные…»
«…и в любой момент могут быть у владельцев отобраны — причем, строго по закону!» — закончил за нее я.
«Зачем же властям резать курицу, несущую золотые яйца?» — заспорила моя собеседница.
«Ох, Катя, какая же вы наивная!»
«Владимир Юрьевич, это не аргумент! Система-то работает!»
«До поры. Даже если то, что вы говорите — чистая правда, конструкция выходит крайне неустойчивая. Либо она пойдет в разнос — и разрушит государство, как случилось в перестройку с СССР, либо в какой-то момент будет этим государством съедена — как было в том же Союзе при отмене НЭПа!» — тут я поймал себя на мысли, что спорю о политэкономии с восемнадцатилетней девушкой, вчерашней школьницей — и умолк.
«Пока все работает, – упрямо повторила между тем моя собеседница. — И я это, собственно, к тому, что не такой уж и закостеневший в КНДР строй! Есть социальные лифты, есть возможность заработать деньги. Да, в целом страна небогатая — но она многие десятилетия живет под международными санкциями, на секундочку! А уклад на Севере, конечно, специфический — но это вовсе не один большой концлагерь!»
«Собственные
«В Сеуле, окажись вы на дне, выгрести наверх тоже было бы непросто! — ну да, про мои секретные банковские счета она, разумеется, не в курсе. — И в презрении к простым людям южнокорейские чеболи еще дадут северной элите добрый десяток камней форы! — вот тут, кстати, не поспоришь, а про камни — это она, видимо, из игры Го привела аналогию… — Надзор за гражданами на Юге ничуть не меньший, чем на Севере — просто осуществляется тоньше!» — где-то я что-то подобное уже вроде бы недавно слышал… А, точно: от «агента Смита» Ким Цзи Ху — во сне!
«С Юга в любой момент можно уехать» — прервал я этот бурный поток агитации за советскую — то есть за чучхейскую — власть.
«Бедняку, без средств — куда? А кто с деньгами и при власти — те и с Севера не особо бегут! За исключением разве что проворовавшихся чиновников — потом всем рассказывающих, как они радели за народ, а их жестко притесняли, вместо последней модели персонального „Мерседеса“ выдав предпоследнюю! Ну да такие персонажи везде есть! У нас, в России — тоже в количестве найдутся… А покинуть КНДР — вполне возможно. И даже сделать это легально — не проблема! Не обязательно для такого быть дипломатом или членом ЦК — многие тысячи северокорейских рабочих ежегодно выезжают за границу. Раньше их даже на Ближний Восток направляли, но сейчас, из-за ужесточения американских санкций — в основном в Россию и в Китай. Подробностей, правда, не знаю, но это — обычная практика! И кстати, подавляющее большинство выехавших, неплохо заработав за границей, благополучно возвращаются домой!»
«Рад за них», — хмыкнул я.
«Ой, кажется я вас теряю! – испуганно воскликнула тут вдруг Катя. — Узы стремительно тают — едва могу контакт удержать… Что вы сказали?»
«Ничего такого уж важного», — буркнул я.
«Что?Не слышу… Ох-х… Владимир Юрьевич, если хотя бы вы меня пока слышите — еще раз прошу вас, нет, умоляю: попробуйте смириться! Принять ситуацию. Не на словах — а в душе! Иначе Элеонора Эдуардовна так и… так и…» — с каждым словом голос ученицы мудан звучал все тише, и наконец пропал вовсе.
— Катя? — зачем-то все же окликнул я ее — но ответа больше не получил.
14. «Нодон синмун»
Разбудило меня громогласное:
Сияет утро над Родиной,
Богаты недра родной земли.
Пять тысяч лет твоей истории,
Отчизна в три тысячи ли.
Нет, сперва грянули фанфары, а уже потом вот это вот все — про пять тысяч лет истории. Торжественно так, хором…
Я сонно глянул на экран телефона: время было ровно пять утра. Будильник в гаджете я ставил на 5:15 — чтобы в шесть встретиться у подъезда с Паком, как мы с ним и договорились. Но, как видно, соседи привыкли использовать для побудки местный радиорепродуктор — не иначе, начинавший ежедневное вещание государственным гимном…
Так-то какая-никакая звукоизоляция в доме имелась, и когда, например, вчера вечером за стеной затеяли смотреть телевизор, мне это почти не мешало. Нет, подбешивало, конечно, слегка — однако в меру. Но тут, по ходу, разом включились на полную громкость сразу несколько радиоточек — и справа, и слева, и снизу… Хорошо хоть не сверху до кучи, мой этаж все же был в доме последним — но это ситуацию уже никак не спасло.