Красная дорама
Шрифт:
К слову, на лестничных площадках было довольно сильно накурено, а прямо под плакатом с раздирающей звездно-полосатое полотнище девицей я заметил пепельницу с целой горой «бычков». Но самих дымящих в рабочие часы мы не застали.
А так навстречу нам то и дело попадались люди — все как один сосредоточенные, куда-то спешащие. С некоторыми из них Пак учтиво раскланивался, с другими — дополнительно обменивался приветствиями на словах или жал руку, иных — игнорировал. Я старательно следовал примеру более опытного коллеги — и, кажется, не прогадал, открытого недоумения, по крайней мере, ни у кого не вызвал. Ну и запомнил пару новых имен: кривоногий лысоватый
А однажды у нас проверили документы — у выхода на очередную лестницу стоял суровый человек в военной форме, которому Пак продемонстрировал извлеченную из внутреннего кармана пиджака прямоугольную карточку — очевидно, пропуск. Я тоже дернулся было рукой за пазуху, но коллега как раз кивнул на меня — этот, мол, со мной — и дополнительных вопросов у грозного вахтера не возникло.
После я все же незаметно изучил свои карманы — те были пусты. Получается, один бы я здесь не прошел — даже если бы знал дорогу?
Но вот наконец мы добрались до нужного кабинета. Мой сопровождающий решительно постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, потянул за ручку и шагнул внутрь. Я последовал за коллегой.
— Здравствуйте, доктор У, а мы к вам! — объявил с порога Пак, поклонившись.
Вежливо переломился в пояснице и я.
— Не дам, кончилось! — и не подумав ответить на приветствие, отрезал между тем из-за стола хозяин кабинета — невысокий пухляш лет пятидесяти в распахнутом белом халате, из-под которого виднелась черная водолазка, украшенная значком с ликом кого-то из здешних вождей (какого именно, я от двери не разглядел). Выражение лица доктора сделалось при этом столь кислым, что, с учетом фамилии, я тут же ехидно прозвал его про себя Весельчаком У.
Что до самого кабинета, то был он невелик, помимо хозяйского стола тут имелся стул для посетителей, кушетка у стены и пара шкафов со стеклянными дверцами, за которыми просматривались какие-то пузырьки и склянки. Ну и, разумеется, в помещении присутствовала пара обязательных портретов и приложением к ним — слоган белым по алому: «Здоровье народа — залог нашей победы!»
— Мы не за таблетками от похмелья, доктор! — поспешил между тем заверить «Весельчака» Пак. — Чон головой ударился! Аж память отшибло! Вот, посмотрите, — он слегка подтолкнул меня вперед.
— Ну-ка, ну-ка… — в тоне доктора У мелькнула нотка неподдельного интереса. Неуклюже выбравшись из-за стола, он колобком подкатился к нам. — Присядь-ка, болезный, — бросил мне снизу вверх — ростом хозяин кабинета едва доставал мне до плеча.
Я с готовностью опустился на стул, тут же жалобно заскрипевший под моим явно не столь уж и богатырским ныне весом.
— Аккуратнее! — скривился «Весельчак». — Сломаешь — сам будешь чинить!
— Извините, доктор, — покладисто выдал я.
А тот уже склонился над моей пострадавшей головой. Бесцеремонно ощупал пальцами место удара — невольно дернувшись, я едва сдержался, чтобы не охнуть — больно же, блин! Аж белые молнии перед глазами засверкали!
— Терпи! — шикнул на меня доктор У, но нажим ослабил, а затем и вовсе убрал руки. — Картина ясная, — удовлетворенно констатировал он через четверть минуты. — Травма нанесена тупым твердым предметом. Не иначе, твоим бестолковым лбом, Пак? — повернувшись к моему коллеге,
— Нет, доктор — это на Чона шкаф упал! — поведал старший курьер.
— Вот так просто взял и упал? — прищурился хозяин кабинета.
— Ну, мы с Чоном его, стеллаж тот, в жилотдел тащили — товарищ Ли распорядился, — принялся объяснять Пак. — Чон обо что-то споткнулся… Ну, то есть сначала я оступился, — торопливо поправился мой коллега под пристальным взглядом «Весельчака». — А этот проклятый шкаф и упал — и прямо по голове Чону… Вот так все было, доктор!
— Понятно, — буркнул медик. — Сознание терял?
Спросил он скорее у меня, но с ответом снова влез Пак:
— Еще как терял! Минуты три провалялся в отключке! В какой-то момент мне вообще показалось: не дышит! И что пульса нет! Но затем очухался, даже порывался дальше шкаф нести… — тут он моему трудовому энтузиазму, конечно, неслабо польстил, сознательно или нет приписав мне собственные заслуги, ну да, может, так даже лучше будет…
— Головокружение? Головные боли? Тошнота? Рвота? — выдал целую серию вопросов хозяин кабинета.
— Блевать не блевал… — снова поделился наблюдениями мой коллега, но доктор У сделал ему резкий жест заткнуться и кивнул мне: отвечай, мол.
— Голова болит, — сообщил я. — И время от времени кружится. Тошноты… — прислушался к своим ощущениям. — Тошноты особой нет. По крайней мере сейчас.
— Шум в ушах? Светобоязнь? Общая слабость? — не отставал от меня «Весельчак».
— Чон как в окно на свет посмотрел, так аж перекосило всего! — в очередной раз встрял Пак.
— В ушах — немного шумит, — в свою очередь ответил я. — Не постоянно, время от времени. — Со светом — уже нормально. Слабость… Ну да, пока сюда шли, пару раз накатывало — думал, упаду…
— Еще бы, — хмыкнул доктор У. — А что там у нас насчет потери памяти?
Тут я замялся, не зная, как лучше ответить, но уже традиционно вмешался товарищ старший курьер.
— Да он как вороньего мяса объелся! Сначала вообще все позабыл — представляете?! Даже меня не узнал! Но потом вроде начал вспоминать! Про меня, где и кем работает, где живет…
Эх, если бы!..
— Какой сегодня день недели? — резко подался ко мне тут «Весельчак».
— Э… — а ведь и в самом деле, какой? К Цой я пришел вечером в субботу — в Корее, по идее, в этот время уже перевалило за полночь. Одна мудан знает, сколько у меня занял путь через мир духов. Там, в небытие, мне представлялось, что тот тянулся разве что не вечно, но теперь почему-то казалось, что был он не слишком долог, скорее совсем короток… А значит, логично предположить, что нынче — воскресенье? Но тогда почему здесь рабочий день? Или правду писали в либеральной прессе, что выходных в КНДР нет?
— Так суббота с утра была… — простодушно брякнул между тем мой сопровождающий — к немалому неудовольствию медика.
— Пак, выйди и подожди в коридоре! — рявкнул на него хозяин кабинета.
— А что я такого сделал? — растерялся старший курьер, но послушно ретировался.
Я же торопливо оценил новую информацию. Получается, мое сознание витало где-то целую неделю? А может, даже не одну? Кстати, это могло служить объяснением упорного молчания мудан — старуха же предупреждала, что на связи сможет оставаться не дольше десяти дней… Вернее как, она говорила о десяти днях «после переноса сознания». Но что считать моментом переноса? По идее — время вселения в новое тело, но Цой вполне могла руководствоваться и какой-то иной логикой…