Красная камелия в снегу
Шрифт:
Зиновий пошел малиновыми пятнами:
— Вы хотите сказать, что раз я не русский по национальности, я не могу понять смысла и красоты Суздаля? Вы это хотите сказать?
— Только давайте спокойно, без этих выходок… — Попрыкин брезгливо поморщился. — Я этого не говорил. Я не считаю, что люди нерусской национальности не могут понимать Россию и ее народ. Дело не в происхождении, не в крови. Посмотрите на факты. Сколько людей нерусского происхождения прекрасно выразили русский дух. Фет, Тютчев, Блок были из немцев, Пастернак вообще… из вашей национальности. Но они — великие русские поэты, исполненные русского
Они не виделись почти два года, и оба были рады встрече.
— Вы очень изменились, Зиновий. Повзрослели… нет, возмужали — так правильнее.
Они сидели в редакционном кабинета Грыдловой: она — за столом, он — напротив, в кресле.
— Я в курсе ваших дел, все публикации видела. Замечательно! Искренне говорю… зачем я буду льстить? Особенно последняя подборка в «Новом мире».
Зяма приложил руку к груди:
— Спасибо, Лариса Витальевна. Я никогда не забуду, благодаря кому это началось.
Она тряхнула белокурыми прядями:
— Не преувеличивайте мои заслуги. Такой талант затеряться не может, замечен будет… А вы в самом деле повзрослели. Смотрите — не юноша, но муж…
Свою просьбу — очень необычную, но чрезвычайно важную для него — он изложил кратко, по-деловому, и добавил:
— Я, право, не знаю, может быть, моя просьба бестактна. Если вам по каким-то причинам это неудобно, я все пойму и забуду о сегодняшнем разговоре. Так что, пожалуйста…
— Что вы, что вы, Зиновий! Это для меня радость, большая радость. Когда-нибудь мое имя будет упомянуто в вашей биографии.
Она прослезилась, полезла в сумочку, долго там копалась, но платок так и не нашла.
— Мой муж тоже с удовольствием согласится, можете не сомневаться. Я просто счастлива, что вы приняли такое решение. Я завтра же пойду в нашу церковь и переговорю с отцом Кириллом. Все будет как полагается.
Уже прощаясь в дверях, она неожиданно спросила:
— А девушка у вас есть?
— Есть. Катей зовут, — ответил Зиновий и даже не успел покраснеть.
— Вот и превосходно. В том смысле, что нормально. Много лучше, чем влюбляться в пожилых дам с ломким профилем…
Они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.
Не нужно думать, что крещение открыло перед Зиновием какие-то ранее закрытые двери. Злополучные стихи о Суздале как лежали в папке, так и продолжали лежать, никто не собирался их печатать. Происходило другое. У Зиновия появилась новая тема:
Открылся смысл моей судьбы.
Как путь к Нему, из мрака к свету.
И вот эта новая тема прибавила ему новых почитателей. Заметно потеплел к нему и Попрыкин. Он обычно утешал Зяму, когда «патриотическая» печать называла его «Фишем, который притворяется Рыбниковым» или включала его имя в длинный, на восемьсот с лишним имен, список евреев в литературе и искусстве под названием «Знай врагов в лицо».
— Это экстремисты, — говорил Василий Фомич негромким голосом, — они существуют в каждой религии и в каждой идеологии, но не они выражают суть. Не надо обращать внимания.
Легко сказать. А когда именно эти экстремисты становятся господствующей
Правда, эта история с протестом имела мало кому известное продолжение: прочитав письмо протеста в газете, «патриоты» явились в редакцию и потребовали повторной, исправленной публикации письма; в этой исправленной версии должны быть изъяты подписи таких лиц, как Рыбников, которые не имеют отношения к проблемам христианской церкви. Скандал кое-как удалось уладить.
— Я понимаю, что это за публика, эти патриоты. Уличная шпана, — говорил Зяма в этот день Кате. — Ну а мои домашние? Думаешь, они проявят больше терпимости, когда узнают о моем воцерковлении? Почему вообще люди имеют дерзость судить о взглядах других людей? Мои убеждения — это сугубо мое дело. Можно судить о моих поступках, в которых выражаются мои взгляды, но не о самих взглядах: ведь никому не известно, как и почему они возникли. Верно?
Катя кивнула головой. Они всегда соглашалась с Зи-ником, которого считала необыкновенно умным и талантливым. Катя училась в том же Литературном институте, на курс выше, и хотела стать детской поэтессой. Месяц назад ее родители уехали куда-то на Ближний Восток в двухлетнюю командировку, и теперь все свободное время молодые люди проводили вдвоем в роскошной родительской квартире. Сейчас они сидели на диване в гостиной, Зяма положил голову девушке на колени, а она нежно перебирала его буйные кудри.
— Катя, послушай, у меня серьезный вопрос, — начал он.
— Да, Зиник, — томно протянула девушка.
— Если мне дома станет совсем невтерпеж, могу я перейти жить к тебе, в эту квартиру?
Он давно хотел задать этот вопрос — еще когда родители только готовились к отъезду. Медлил, поскольку ждал, что она сама предложит, без напоминания. Но она ничего не говорила. Вот даже сейчас, когда он попросился, она ответила не сразу, как бы сомневаясь:
— Я тоже об этом думала. Действительно, почему бы нет? Только хорошо бы, чтобы об этом никто не знал. А то расскажут родителям — они убьют меня, правду говорю. Нет, не за то, что мужика привела, это ладно. А вот за то, скажут, что живешь с жидом. Они у меня, знаешь, люди принципиальные.
Зиновий недаром опасался объяснения со своими домашними, он понимал, что, мягко говоря, в восторге они не будут. Но что дело обернется таким кошмаром, он не предполагал.
Сказать им он так и не решился, все выяснилось случайно, помимо его воли. Он разделся в комнате и пошел мыться в ванную, оставив на спинке кровати свой золотой нательный крест, подарок крестных родителей Грыд-ловых. А когда вернулся из ванной, увидел бабушку, в ужасе смотревшую на блестящий предмет, как на тикающую бомбу.