Красная легенда на белом снегу
Шрифт:
— Да, могу! Да вот кусок-то я уже съел. Уж больно он вкусен!
— Клянись огнём! — приказал Якса.
Красный Корень подошёл к огню. Смолистый костёр посреди чума, кажется, запылал ярче. Отблески огня осветили широкое, чуть смугловатое лицо Красного Корня, волосы в завитках и густые брови.
Взглядом живых карих глаз пронзив всех, кто был в чуме, он нагнулся к пылающему огню и, взяв в руки калёный уголь, положил его между передними зубами.
Подержав какое-то мгновение искрящийся уголь, он бросил его обратно
— Огонь! Если я виноват — пожри меня!
Потом Якса подал ему берестяной ковшик. Красный Корень, зачерпнув из ведра холодной воды, пару глотков выпил, третий глоток выплюнул со словами:
— Священная вода, если мы, Советская власть, взяли без согласия хозяина оленей…
— Не взяли, а украли! — крикнули сзади.
— Если мы взяли, — продолжал Красный Корень, — то пусть твои струи, священная вода, поглотят меня!
Затем Якса, пристально глядя на Красного Корня, подал ему нож. Красный Корень, знающий все обычаи своего народа, сразу понял этот намёк.
Он подошёл к столику, отрезал кусок сухого медвежьего носа. Подержав кусок между зубами и наконец с отвращением выплюнув его, сказал:
— Коль мы виноваты, то пусть первый медведь, которого я встречу, растерзает меня!
Яркий огонь освещал его стройную фигуру, румяное лицо и звёздочками отражался в зорких карих глазах.
Сава смотрел на него с восхищением. Весь облик Красного Корня в это мгновение опять напоминал ему сказочного героя Эквапыгрыся.
— Не виноват он! — твёрдо сказал кто-то.
— И Советы и колхоз не виноваты! — поддержали несколько голосов.
— А кто же тогда угнал оленей? — задумчиво глядя на священную голову, сказал Няркусь-старший.
После смерти отца и приезда брата Журавля и других работников Красного чума он как-то изменился, не напоминал прежнего, послушного тихого Карася, который покорно пас оленей мироеда Осьмар Васьки. Теперь он был проводником и пастухом оленей Красного чума.
— Пусть даст клятву и Албин, если он говорит, что Совет и колхоз — воры…
— Давай, давай, Албин! Выходи! Отвечай за свой язык, выронивший слова обвинения! — требовали люди.
— Поклянись, если знаешь, что Советы и колхоз — воры, — сказал Якса. — Священная голова нашего лесного собрата не даст в обиду невинного, а накажет истинного виновного…
Сава смотрел на отчима, смело вышедшего в круг. Сначала тот ему показался спокойным. И лапчатые расписные кисы, и цветастая ситцевая рубаха, и косы, повязанные сзади шерстяным шнурком, и бронзовое от ветра лицо — всё, казалось, излучало достоинство, уверенность.
Он так же, как Красный Корень, подержал в зубах калёный уголь, выпил воды из берестяной чаши, поклявшись реке. Лишь перед медвежьей головой, к которой он подошёл, уже еле передвигая ноги, он весь как-то обмяк. Бронзовое лицо его побледнело.
Отрезав дрожащим в руках ножом кусок медвежьего носа, он,
— Если я… мой язык сказал неправду, то пусть лесной собрат вырвет его при первой встрече.
Промолвив эту последнюю клятву, отчим вдруг закачался, ноги его подкосились, и он упал на колени. Он стал кланяться в разные стороны, причитая что-то непонятное. Видно, он был уверен, что все добрые духи теперь отвернутся от него и несчастье теперь будет преследовать его на каждом шагу.
Он должен сгореть в огне, утонуть в воде или погибнуть от удара когтистой медвежьей лапы. И когда умрёт он, то все манси узнают, что он дал ложную клятву, и будут вспоминать о нём как о лжеце.
Видно, так думал Албин, отчим Савы, стоя на коленях перед медвежьей головой. Затрещал костёр. Полетели искры солнечными бликами.
А в голове Албина промелькнула мысль, что лучше было бы не врать, а честно сознаться, что ложно обвинил других. Люди постыдили бы его, да и забыли обо всём. Возможно, наказали бы, но легко наказали. Скорее всего простили бы.
Люди сидели молча. Они догадывались, что Албин дал ложную клятву. Они ждали, что будет дальше. Албин приподнялся, обвёл глазами присутствующих. Глаза людей говорили, что они не верят ему. Сава с болью в сердце смотрел на отчима. Он заметил, что на лбу у того выступил пот, а в глазах выразилось страдание. Албин посмотрел ещё раз на людей, обвёл всех страдальческими глазами и вдруг стал кланяться каждому чуть ли не до земли.
— Виноват я, виноват! — рыдающим голосом проговорил он. — Виноват я, что принёс ложную клятву. Виноват я перед огнём, водой и медведем, виноват перед богами, перед всеми вами до смерти виноват. Я угнал оленей старика Саса. Так мне приказал Железная Шапка. Он же князь!..
Раздался ропот. Люди негодовали. Наконец чуть успокоились, стали совещаться, как наказать Албина. Но все придуманные наказания тут же отменялись большинством, люди считали их слишком строгими. Одни жалели несчастного, хотя он оказался лжецом. Другие говорили, что виновный достаточно наказан уже теми муками, которые он перенёс сейчас перед людьми.
Спорили долго. Ночь уже склонилась к утру. Пора было людям отдохнуть. Но заспорившие не замечали времени… Тогда Якса стукнул в бубен и предложил:
— Албин очистил себя перед людьми тем, что признался в своём низком поступке. Пусть теперь он очистится перед богами приношением жертвы.
— Э, нет! — воскликнул Красный Корень. — Пусть вернёт оленей пострадавшему.
— Старик — должник князю! — стал кричать Осьмар Васька. — Его стадо угнали за долги.
— Никаких князей теперь нет! И долгов тоже! — снова стал держать речь Красный Корень. Он дал понять, что уважает вековые традиции тайги. Говорил о Советской власти, о Ленине, колхозах, новых законах жизни… О многом он говорил. И Сава запомнил вот что: