Красная луна

Крюкова Елена Николаевна

Все — пол, нож, его руки и лицо, оба поверженных тела, стены — было в крови. Он утер лицо исподом кожаной куртки. Слетел по лестнице вниз. Мирно дремлющий охранник в камуфляже не успел пикнуть. Он, налетев, как коршун, резанул его по горлу. Выхватил из его кобуры пистолет и для верности выпустил ему еще пулю в приоткрытый рот.

Вылетел вон — выход был свободен.

Наверху, на лестничной клетке, раздался истошный крик. Это кричала медсестра, увидев трупы. Она уже явно нажала кнопку внутрибольничной сигнализации, надо торопиться.

Весенняя

ночь пахнула ему в лицо свежестью, забытым теплом, волей. Воздух опьянил его. Он подлетел к воротам. Они были закрыты, все правильно. Шлагбаум для машин, будка охранника — пропускной пункт. Из будки уже выбегали двое, уже палили в него из своих пушек. Пули свистели мимо. «Я в рубашке рожден, — подумал он зло, — но сейчас, Бес, прострелят твою рубашку за милую душу». Он вскинул руку с пистолетом и почти вслепую выпустил пули в стрелявших в него. Кажется, он в кого-то попал — раздался крик. Он подбежал к воротам и выстрелил еще, еще. Упал и второй охранник, держась за грудь. Как открываются эти чертовы ворота?! Он ринулся в будку. Ага, пульт, и кнопки. Одна красная, другая черная. Он нажал черную. Ворота стали разъезжаться в стороны, как речные шлюзы. «Ага, в этой игре я поставил на черное, и мне повезло. Нет, Бес, на красное ты тоже сегодня ставил». Он посмотрел на свои руки, все в крови.

Выбежал в прогал ворот.

Сзади, за ним, уже душераздирающе выла сирена сигнализации.

Он, оглядываясь, побежал. Шатнулся вбок, в первый подвернувшийся переулок. Он не знал, в каком районе Москвы — или ближнего Подмосковья — он находился. Улицы были ему незнакомы. Хорошо бы здесь рядом был какой-нибудь водоем, речка, озеро, подумал он, надо вымыться, почиститься. И выбросить в водоем нож.

Пистолет он выбрасывать не стал. Он прекрасно понимал, что оружие ему еще пригодится.

Очень пригодится.

Стук подошв «гриндерсов» гулко отдавался в каменных трубах улиц. Он выбежал на берег канала. Зашвырнул нож в воду. Пробрался среди голых кустов тальника к плещущей воде. Сел на корточки, отмыл кожаную куртку, скинул штаны, прополоскал их, натянул мокрые. Умылся. Ощупал пистолет в кармане. Жизнь начиналась. Смерть начиналась.

* * *

Почему гибнут наши командиры?! Почему их стреляют, как зайцев, одного за другим?!

Он стоял на трибуне в Бункере. Он обводил глазами всех, кто набился в Бункер под завязку — так, что в спертом воздухе тяжело было дышать.

Он смотрел на своих бритоголовых солдат и понимал: или это будет твой триумф, Ингвар Хайдер, или низвержение. Тебя могут сегодня низвергнуть с твоего трона. Все будет зависеть от того, куда ты поведешь свое войско.

Ты всегда был хорошим стратегом, Хайдер. Не обломись.

Они уже переварили свое поражение. Они возмущены ожерельем убийств их лидеров. Они хотят возмездия и справедливости. И, голову на отсечение, многие из них вообще не понимают, куда идти, что делать и, как водится, кто виноват. И это ты, ты,

Хайдер, должен им это показать.

Или хотя бы сказать.

Иногда два слова решают судьбу мира.

Говори. Не молчи. Иначе они все скажут за тебя.

Ты что, Вождь, не можешь прекратить этот маразм?! А то мы сами прекратим…

Может, разумнее было бы податься сейчас из Москвы вон?! Нам есть куда укрыться, пересидеть!..

Ты, Фюрер… А может, пацаны, нам пора выбрать нового Фюрера, а?!..

Вот оно. Слово сказано.

Этот вожак не устраивает стаю — давай загрызем его и выберем нового.

А что!.. И выберем!..

Хайдер, ты слышишь?!.. Ты считаешь, песенка твоя не спета?..

Эй, брудеры, а это мысляк!.. Если вождь дурак — его скидывают к едрене-фене!..

Пьедестал свободен, господа…

Он вцепился пальцами в край трибуны.

Пьедестал не свободен! — Его зычный рык потряс Бункер. — Пьедестал, господа, еще занят! А ну-ка! Вскинули головы! Посмотрели вверх! Да, да, вверх, сюда! На меня!

Они все еще подпадали под власть его рычания.

Они все, по его команде, задрали головы и уставились на него.

Они притихли.

И в наступившей тишине, когда взгляды всех скрестились, сошлись на нем одном, застывшем, как ледяная глыба, на трибуне, он сказал размеренно и четко, тяжело чеканя каждый слог:

Хотите умереть — умирайте. Я поведу вас на смерть. Или вы хотите жить?

В звенящей тишине раздался одинокий голос:

Было бы за что умирать! За что жить — всегда найдется!

Хайдер сжал зубы. На его скулах перекатились железные катыши желваков.

Смерть стоит того, чтобы жить, помните Цоя? А жизнь стоит того, чтобы умирать. Вы хотите нового штурма? Я поведу вас на штурм. И вы умрете героями.

На штурм чего?! — Крик Зубра, высокий, фальцетный, взвился к потолку. — На штурм твердынь?! Или на штурм фантомов?! Призраков?!

А вы сами не призраки? Вы сами — настоящие или только снитесь себе?!

Снова воцарилась тишина. В полутьме Бункера слышалось дыхание, сопение, хрипы, шмыганье.

Ну ты, как это мы можем себе сниться… Мы же все не нарки, шеф…

Фюрер, Фюрер, что ты мелешь…

Его пальцы, вцепившиеся в доски трибуны, побелели.

Итак, вы хотите жить! И вы хотите нового вождя! Извольте! Называйте кандидатуры! Я сам буду выбирать его! Нового! Вместе с вами! И я отдам свой голос тому, кому посчитаю нужным!

Гробовое молчание было ему ответом.

Хорошо. Вы не хотите называть имена. Вы молчите. Тогда их буду называть я!

Он еще раз обвел зал Бункера пристальным, спокойным взглядом. Его чуть раскосые, холодно-голубые, как две льдинки, глаза остановились на этом лице. Вернее, на том, что когда-то было лицом.

В новые вожди я выбираю… — Он простер руку. Палец безжалостно указал. — Чека!

Уродливая маска дрогнула, перекосилась.

Не шагай назад! Не прячься! Вперед! На трибуну! Сюда!