Красная Пашечка

Иванов Александр Александрович

Грязно-белый кот по прозвищу «Десять процентов» потерся о Варварины ноги.

Боцман Муренов вышел во двор.

Журчащие звуки наполнили наши сердца восторгом, близким к неземному блаженству

МАТЕРОЕ ПРОЩАНИЕ

(Валентин Распутин)

Поднялась

Ангара, затоплять стало остров и деревню.

Да тут еще где-то ГЭС городить начали, Евтушенка туда из Америки приехал, в общем, пошло дело.

Вот-вот затопит!

Старик Богувдул мог только рычать и матюкаться. За та и любили его старухи: как загнет так и вспоминается молодость…

Старухи собирались за самоваром, жгли лучину, скырмыкали, жулькали, прукали и говорели, говорели:

— Опосле очередного, значитця, навроде лутше посередь.

— Однуё назадь утресь-то присбираться. А куды от ее?

— Да хоть туды! Куды держим.

— Издрябнем. Здря-я-а!

— Ниче! Скокова тутака тростить, ишо тамака надоть тепери вяклить…

— Опеть дожжик, то ли ишо чё?

— Ли чё ли?

— Хучь седни, сподоби, господи, остатний рад хочесь очураться!

— Дак ишо щас об етим самдели не как-нить, а покуль о им сраму отерпать…

— В грудях тошно…

Не разговоры — наслаждение! Кто понимает…

Но как ни бодрились любимые героини моих романов, пришло время отдавать богу душу.

Посреди острова очередь образовалась, приемный пункт в старой бане открыли. Бог на катере приплыл из Иркутска.

Отдали — и всем легче стало.

Дурноматом рычал Богувдул.

Ангара разливалась. Только рыба дохла от прозы и пессимизма.

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

(Дмитрий Холендро)

Галя была маленькая, все у нее было маленькое, и даже рассказ о ней получился маленький.

Работала она завклубом. Клуб сельский, маленький, село маленькое, и даже море из маленького окошка казалось маленьким.

Влюбился в нее местный бандит Коля Вряк, большой, все у него было большое, большой он был дурак, и чувство его к Гале было большим и чистым.

Большими пальцами он терзал балалайку, вздыхал, изредка избивал односельчан, читал Агату Кристи.

А Галя плакала, не зная, как написать отцу. Ведь он старенький, седенький, и сердце у него было слабенькое. И он ее любил.

— Коля, — говорила она.

— Нельзя? — спрашивал он, и, легонько размахнувшись, бросал в море эвкалипты….

— Ну почему я такая маленькая и глупенькая? — плакала Галя.

И рассказ маленький, тепленький такой, но все равно, как ни крути, художественное произведение…

ДРУГОЕ ПРОЩАНИЕ

(Юрий Трифонов)

Она проснулась. хотя не спала уже два года и стала думать о ревности, какое это глупое чувство, особенно теперь, когда его нет и чувства тоже нет, а что есть, и есть ли вообще что-нибудь, она не знала.

Она вспомнила, как

они познакомились, и он пленил ее тем, что мог, не задумываясь, произносить слова наоборот, как она крикнула: «Электрификация!», — уверенная, что он запнется, не сможет сразу, а он немедленно сказал: «Яицакифирткелэ», — они проверили, оказалось все точно, она засмеялась и уехала с ним в Ялту.

Он писал диссертацию, тема интереснейшая, исторический казус, вернее парадокс — жил ли денщик генерал-аншефа Дурново Никифор в октябре — ноябре 1913 с кухаркой Грушей, а если не жил, то откуда у Груши в самый канун первой империалистической ребенок. Он и ребенка этого разыскал, живет в Париже, командировку в Париж ему не дали, ученый секретарь сказал только: «Вы что, охренели?^[1]» — а ведь учились вместе, сидели за одной партой, он написал тому в Париж, ответ пришел только через полгода из прокуратуры. Потом пришло письмо из клиники, приглашали на конференцию, обсуждали что-то вроде наличия навязчивой идеи при отсутствии диссертабельности. Сережа бешено хохотал, крича при этом: «Пусть у них голова остынет!» — свекровь обвиняла во всем Ольгу Васильевну, хотя маразм старухи крепчал день ото дня и это было неправдой.

Потом в их жизнь вошел спиритизм, черная и белая магия, оккультизм и парапсихология. Она мучилась, ей казалось, что психология ему не пара, боялась, что ему пара — Мара из пивного бара, где он ежедневно обмывал свои неудачи.

Плохо было и с дочерью — Ирка совсем от рук отбилась, тринадцать лет, трудный возраст, встречалась с Борей, мать Ольги Васильевны у него училась, восемьдесят первого года рождения, прекрасно сохранился, академик, ездила с ним на каток, академик блеял от радости, стукаясь библейской лысиной об лед, обещал жениться, как только разрешит его мама, а Ирка возвращалась под утро, грубила Ольге Васильевне, а потом рыдала, и она рыдала тоже, а нарыдавшись, пили чай на кухне, ловили за усы рыжих тараканов и запускали ночью под дверь в комнату свекрови — ей тоже одиноко, хотя в прошлом она юрист и знакома с Луначарским.

Все это было утомительно и непонятно, она понимала, что прощание оказалось слишком долгим и надо было начинать другую жизнь в новом мире.

КРАСНАЯ ПАШЕЧКА

(Людмила Уварова)

В конце лета мать с трудом оторвала голову от подушки и слабым голосом позвала Пашечку.

Уж лет десять прошло с тех пор, как ушел от нее муж, Пашечкин отец, красавец, певун, гулена, бабник, любитель выпить и закусить.

Мать слегла. Врачи определили полиомиелит, потерю памяти, тахикардию, с перемежающейся экстрасистолой, хронический гастрит, чесотку и энцефалопатический синдром.

— Сходи к бабушке, дочка, — прошептала мать. — Отнеси ей пирожков. Пусть порадуется. Недолго уж ей осталось.

Мать хитрила. Она сама чувствовала приближение рокового конца и хотела отослать дочь подальше…