Красная роса (сборник)
Шрифт:
незначительных, проблем.
Нормальная человеческая голова была не в состоянии их запомнить, но не голова Цвибля.
Не зря ему еще в давние, кайзеровские, времена, в эпоху первой мировой войны, предрекали
славное будущее. Такая голова, как у Цвибля, тщательно раскладывала по полочкам,
регистрировала каждый параграф самой мизерной инструкции, чтобы потом явить ее миру в
нужный момент.
… Потеряв счет времени, став безразличным ко всему, что его окружало и ожидало,
закоченевший
уловить шум, приглушенный топот чужих ног у себя над головой, ловил и пытался разгадать, что
означало это движение, представить, что делается там, наверху, в его собственном кабинете. Но
воображение не могло нарисовать ему того, что делалось теперь в помещении райисполкома.
Откуда ему было знать, какие конкретные указания выстукивал Отто Цвибль для подчиненных
музыкальными пальчиками Гретхен, с какими словами обращался к калиновчанам, как радостно
и величественно встречал команду Кальта, принесшую ему первую победу, как собирал в
обставленный по собственному вкусу кабинет тех из калиновчан, кто или сам изъявил желание
прислужиться, или же имел такое мягкое и податливое сердце, что просто не посмел отклонить
предложение новой власти пойти на службу в новосозданные учреждения.
Только под вечер, отпустив аборигенов, согласившихся работать в разных учреждениях, и
немного расслабившись после диетического ужина, заботливо приготовленного музыкальными
пальчиками все той же Гретхен с волосами пепельного цвета, ортскомендант вспомнил о
недавнем хозяине своего кабинета и, подумав, взвесив обстоятельства, решил пригласить его на
первый разговор.
По своему характеру Отто Цвибль, хотя и служил на протяжении всей своей жизни богу
войны, считал себя человеком гуманным, не одобрял насилия без явной потребности или
необходимых на то причин, полагая, что в случаях, когда это возможно, лучше обойтись без
кровопролития и излишней жестокости. Как победитель, как лицо, имеющее право требовать от
побежденного безоговорочной покорности, он велел всем немедленно сдать любое оружие,
которое в силу тех или иных обстоятельств пребывало в руках людей. Если этот приказ будет
выполнен надлежащим образом, он, Отто Цвибль, никого из здешнего населения преследовать не
будет. Что касается дальнейшей судьбы этих людей, это уж компетенция не Отто Цвибля, а
соответствующих органов, которым и надлежит этим заниматься.
Он ждал разговора с недавним руководителем района, где теперь сам был полновластным
хозяином, с необычайным интересом. Кто он, этот Качуренко, какую пользу или вред может
принести разговор, по сути, с обреченным человеком
не поленился проинструктировать подчиненных о подготовке к встрече.
Лениво растянувшись в неизвестно где раздобытом кресле и прищурив глаза, отдыхал за
чашкой кофе. Тихо, как тени, сновали по кабинету Гретхен и переводчик Петер Хаптер, бывший
петлюровец Петро Хаптур, сумевший уже так онемечиться, что свободно переводил с немецкого
на украинский и наоборот.
Когда через порог тяжело переступил Андрей Качуренко, никто и бровью не повел. Гретхен
неспешно расстилала постель на двуспальной кровати в углу кабинета — ортскомендант изъявил
желание и днем и ночью пребывать на своем высоком и ответственном посту. Петер Хаптер
держал в окостеневших руках газету и, не шевелясь, смотрел в нее.
Качуренко на переводчика не обратил никакого внимания, хотя уже был знаком с ним. С
удивлением отметил: в комнату натаскали столько разнообразных вещей и так заставили ими
углы, что бывший его деловой кабинет стал то ли спальней, то ли технической лабораторией.
Единственное, что осталось, — это огромный сейф. На столе стояло несколько странных
аппаратов неизвестного Качуренко назначения, на другом — большие бутылки с напитками и
маленькие с одеколоном, громоздились металлические и кожаные коробочки и коробки,
привлекали взор сложенные в стопку блоки разнообразных сигарет и сигар. Далее заметил
кровать, широкую, из карельской березы, увидел возле нее молодку в аккуратно подогнанном по
фигуре военном обмундировании и про себя удивился: неужели из самой Германии притащила
молодка с собой это квадратное сооружение, которому не хватало разве что шелкового
балдахина.
Наконец выхватил из всего, что здесь нагромоздилось, фигуру Отто Цвибля. Тот, наконец
оторвавшись от спинки кресла, подался вперед и широко раскрытыми глазами, в которых
переливались расплавленная сталь с небесной лазурью, бесцеремонно изучал пленника.
Но вмиг новый обладатель бывшего райисполкомовского кабинета поднялся на ноги и
шагнул на середину комнаты. Качуренко невольно обратил внимание на его моложавую
стройную фигуру, подумал: вот он, хваленый немецкий офицер, продукт вермахтовского
воспитания…
А Отто Цвибль все пристальнее всматривался в Качуренко и убеждался в том, что этот тип в
грязной, нелепой одежде, сшитой по установленному фасону, — широкие, как ворота, штаны-
галифе и полувоенная рубашка с тяжелыми накладными карманами и стоячим воротничком, —
обутый в неуклюжие сапоги, с небритым, обрюзгшим лицом, не просто дикий скиф, а волевая