Красная весна
Шрифт:
Ведь карнавальность, на которую Бахтин рекомендовал опереться К-17, дабы демонтировать коммунистическую «смысловую вертикаль», как раз и требует смены верха на низ, духа на чрево, идеала на инстинкт, первородства на чечевичную похлебку. Если К-17, следуя рекомендациям Бахтина, осуществил такую инверсию (члены разных орденов одинаково называют ее «контринициацией»), то нет ни народа, ни истории. Есть падшая обыдленная толпа, которая постепенно будет терять даже элементарную социальность, превращаясь из социума в зоосоциум, а из зоосоциума — в ничто. Но тогда какая модернизация
Бахтин, будучи на порядки умнее и злее своих хозяев, организовал инферно, черную дыру. А хозяева заказывали всего лишь демонтаж коммунистической «вертикали». «Так я всего лишь это и разрабатываю», — заверял Бахтин своего шефа Андропова. А делал — совсем другое.
Итак, либо исторический идеал сохранен.
Либо произошла смена идеала при сохранении историчности народа, осуществляющего подобную смену.
Либо карнавал перестройки и впрямь сломал народу хребет. И тогда на месте исторической самости — пустота. А в пустоте копошатся червячки низменных вожделений.
Смерть народа… Смерть истории… Ведь не зря главным символом карнавала является Беременная (то бишь плодоносящая) Смерть. Либо… Либо… Либо… Так можно было рассуждать в 1991-м.
В 1993-м наступил момент истины.
Ельцин прямо заявил, что строит дикий капитализм. Его подельник Гайдар чудовищно обокрал население. Указ № 1400 лишал всех возможности рассчитывать на ельцинскую приверженность идеалам свободы и права. Высокостатуснейшие противники Ельцина (к Хасбулатову и Руцкому следует добавить еще и председателя Конституционного суда Зорькина) говорят «нет» ельцинским преступлениям.
Точкой, вокруг которой должны собираться те, кто тоже говорит Ельцину «нет», является знакомый всем Белый дом (Дом Советов на Краснопресненской набережной). Над этим Домом взвиваются три флага: нынешний, символизирующий новый идеал, советский, символизирующий идеал советской эпохи, и имперский, символизирующий досоветскую идеальность. Есть лидеры. Есть точка сборки. Есть правовая безупречность. Есть гражданский призыв. Всё это есть.
Эксперимент поставлен правильно. Его результат приобретает метафизическое значение. История или Игра? Литургия или карнавальный шабаш? Первородство или похлебка из чечевицы?
Память вновь и вновь возвращает меня к моменту, когда Хасбулатов, выйдя на балкон, увидел внизу вместо трехсоттысячной массы, кипящей исторической страстью, пять-шесть тысяч людей, часть их которых, конечно же, работала в рамках того или иного политического ангажемента, но другая часть… Какова бы ни была каждая отдельная человеческая частица, слагающая эту «другую часть» пришедших к Дому Советов, в целом эта другая часть была на тот момент всем, что имело право на сопричастность Истории.
Незаурядность Хасбулатова была мне очевидна уже после первой нашей встречи. Незадолго до выхода Указа № 1400 я нарисовал ему на бумаге, как именно станут играть К-17/5 и К-17/3. Лист бумаги был испещрен стрелками и цифрами. Хасбулатов схватил этот лист, сунул его в карман (раньше он никогда не позволял себе ничего подобного). «Мне надо подумать, —
Днем позже один из моих знакомых, человек весьма осведомленный и донельзя обеспокоенный понятным ему до боли разворотом событий, написал длинную аналитическую записку для Хасбулатова. Помимо ценных конкретных данных, в записке была знаковая фраза, повторяемая чуть ли в каждом абзаце: «Руцкой не готов к большой политике… Руцкой не может оценить происходящее сообразно законам большой политики… Хасбулатов почти готов к большой политике…» — и так далее. Под большой политикой понимались игры К-17/5, К-17/3, Клинтона, Ельцина, ГРУ, Бжезинского, Совета регионов, Скокова и т. п.
Хасбулатов с интересом прочитал эту записку. Руцкому он ее показывать не стал. Всё, на что всерьез рассчитывал Хасбулатов, было связано не с играми, а с историей. Хасбулатов, уже глядя на мой листок с цифрами, именами и стрелками, понял, что игру он полностью проиграл, что для настоящих игроков он не партнер, а сдаваемая фигура.
Но Хасбулатов был не фигурой, а человеком. Талантливым политиком… Гражданином, сопричастным исторической страсти. Да и игроком он был весьма одаренным. Просто собственных фишек для большой игры у него, к сожалению, не было. А те, кто обещал ему эти самые фишки, холодно и расчетливо предали. К счастью, Хасбулатов всё понял до того, как предательство вошло в конечную фазу.
Еще одним человеком, понявшим вовремя смысл игры, был Баранников. Поняв, насколько подло ведут себя игроки, он поступил им наперекор. И, в итоге, был физически ликвидирован.
Не факт, что Руцкой понял вовремя все перипетии игры. Но его человеческое нутро уловило главное.
Видя, к чему всё клонится, понимая, как мало у «нардепов» шансов переломить ситуацию, я твердо решил сделать всё для их победы. «Плевать, что на победу очень мало шансов! Надо сделать всё, что можешь, для победы тех, на чьей стороне правда, — думал я. — Сделать и подвести черту!»
«Они говорят, что вы слишком сильно играете», — твердил мне один «добровольный помощник» из числа молодых офицеров госбезопасности. В те дни таких добровольных помощников было много. Часть из них вела двойную игру. Но этот молодой тогда человек двойной игры не вел. И был зверски избит в наказание за оказанную мне помощь. Я пришел к нему домой. Он полулежал в кресле и еле шевелил губами. Голова была забинтована. Лицо покрыто синяками. Повязка не могла скрыть наличие шишки чудовищного размера, сопоставимой с размером головы этого человека. «Они вас обязательно убьют», — проговорил он с трудом. И начал объяснять мне, как надо сбрасывать «хвост», проверять наличие «жучков» и так далее. «Ну, убьют — и ладно», — подумал я, выходя из квартиры зверски избитого офицера госбезопасности.