Красная ворона
Шрифт:
Трое остальных просыпались абсолютно счастливыми. И моя записка, придавленная галькой или оставленная на переднем сидении, ласковая, поверхностно-торопливая, не омрачала их счастья: они были уверены, что найдут меня и безумная, ирреальная страсть будет длиться и длиться.
Я ускользала на рассвете. Даже раньше — в предрассветных сумерках. Когда сон наиболее крепок, а солнечные лучи — мои враги и разоблачители — еще не протянулись из облаков над морской гладью.
На меня нельзя смотреть при солнечном свете. Тот, сошедший с ума, увидел меня после рассвета: я замешкалась, медля уходить, любуясь
Он слишком резко проснулся.
Я не успела ни отпрянуть, ни отвернуться.
Если совсем честно — а есть ли смысл обманывать себя? — я не знаю, что стало с теми тремя, что крепко спали в тот миг, когда я прощалась с ними.
Надеюсь, они живы-здоровы.
Надеюсь, их рассудок не помутился.
Но вполне допускаю, что чувство оказалось таким сильным и неожиданным, подобным цунами, что разум не выдержал. Или же — не вынесла их воля к жизни, и они покончили с собой.
Не знаю, не знаю…
И, честно говоря, не стремлюсь узнать.
Я не демоница, не посланница преисподней. Я не желаю зла тем, кому выпало редкое счастье (и оно же — чудовищное несчастье) попасться на мои ненасытные, жадные очи.
К тому же и мне каждое расставание дается нелегко: долго прихожу в себя, восстанавливаю душевное равновесие, выздоравливаю от бурной страсти.
Все дело в том, что за время своей жизни в плотном теле я очень изголодалась по любви. Она не была короткой, моя земная жизнь — полвека с лишним, но любви — счастливой, взаимной, было отпущено до обидного мало. Жалкие крохи. «Ста часов счастья», как поется в песне, у меня бы не набралось.
Два коротких романа, закончившихся разрывом, унижением и долго не утихавшей болью. Безрадостный брак по схеме «встретились два одиночества», продержавшийся всего полтора года.
И всё.
И всё!..
Месяцы и годы депрессии, апатия и тоска, балансирование на грани психушки и клиники неврозов…
От нехватки банального «женского счастья» и хронического одиночества я углубилась в эзотерику. Прочла десятки мудреных книжек. Стала отшельницей, сухой и безмолвной, не от мира сего.
В пятьдесят шесть благополучно и быстро перешла в мир иной посредством обширного инфаркта. (Помню, последним земным чувством было огромное облегчение.) И вот тут мне пригодились почерпнутые из книжек знания и врожденные умения: благодаря им, я научилась превращать себя в подобие блоковской Незнакомки.
Дежавю — думаю, мои возлюбленные жертвы и прочие посетители ночных баров испытывали это чувство: мимолетное ощущение чего-то знакомого и чудесного, уже случавшегося когда-то.
Поскольку вряд ли найдется человек, который бы не знал это дивное и странное стихотворение.
И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна…Труднее всего имитировать биение сердца и теплую кровь. Поначалу у меня долго
И еще — я, кажется, упоминала об этом: не имея профессиональных навыков скульптора, очень трудно творить нос. Идеально красивый, породистый, с тонкой переносицей и маленькой горбинкой.
Все остальное относительно просто.
Когда прохладный женский голос умолк, Рин подошел к портрету и повернул его лицом к стене. Затем включил свет.
Все молчали, словно боясь звуком голоса разорвать страшноватую и пленительную атмосферу.
— Это правда, что она тебе приснилась? — будучи, как видно, самой приземленной из всех, я первой нарушила молчание.
— Нет. Я соврал: встретил ее наяву, в баре в пяти шагах от Средиземного моря.
— И она тебя соблазнила!.. — глаза Ханаан Ли горели, как две синие газовые горелки.
— Увы! — Рин рассмеялся. — Мог бы опять соврать, но не стану: она скользнула по мне оценивающим взором, и только. Кровь не зажглась, райское сумасшествие не охватило.
— Жаль!.. — горячо выдохнул Снеш.
— О, как жаль! — томным эхом откликнулась Ханаан.
— Вы жалеете, что я не сошел с ума, как тот бедный юноша? Спасибо, мои родные.
— Ты бы не сошел! — Як-ки уверенно помотала растрепанной головой.
— Тоже верно, — Рин отчего-то вздохнул. — Я тогда подсел к ней за столик и немножко разговорил. Нет, она ничего не сказала мне напрямую, но я понял. Позировать она отказалась, поэтому прямо в баре набросал на салфетке эскиз. А сам портрет написал значительно позже. Уже здесь, в Москве.
— Одного только не понимаю, мой друг, — на губах Маленького Человека теплилась мечтательная улыбка. — Зачем нужно было скрывать от нас ее лицо во время этого интригующего рассказа?
— В заботе о сохранности наших рассудков, — ответил за брата Снеш. — Видимо, во время рассказа красавица становилась такой, как в рассветных лучах. Я прав? — обернулся он к Рину.
— Честно сказать, на эту тему я не задумывался. Я заботился о ее душевном здоровье: кто знает, как подействовали бы на чувствительное неземное создание ваши беззастенчиво-любопытствующие физиономии. — Брат повернулся ко мне. — Ну, как? Довольна, сестренка? Не слышу спасиба.
— «Если я не скажу спасибо из глубин темноты, знайте, что силюсь вымолвить губами гранитной плиты…» [1]— О-ки. Но не надейся, что стану отгадывать автора. И кстати, прими к сведению: терпеть не могу цитат.
— Она потрясена, потрясена до смерти, — перевел меня Маленький Человек. — То же самое могу засвидетельствовать относительно своей персоны.
Несколько мутных слайдов
1
Эмили Дикинсон