Красноармейцы

Исбах Александр Абрамович

Делегации всего мира посетили наш полк. И мы увидели французских фронтовиков в каскетках с советскими юбилейными значками, увидели немецких рабочих, представителей пролетариата Пруссии, Саксонии, Тюрингии. И рядом с плотной коренастой фигурой Вайяна Кутюрье шагал маленький, смуглый, живой, как ртуть, представитель африканских риффов.

О, мы много читали о героической борьбе риффов. Мы хорошо помнили о борьбе за свободу марокканских племен. И потому все с особым вниманием всматривались в маленького африканца. Ахмед-Хассан Маттар первый раз был среди красноармейцев. Горячей речью

приветствовал представитель риффов наш полк.

Мы показывали наши казармы, наши кабинеты и клуб дорогим гостям. Интересовал их и наш быт и учеба. И особенно — взаимоотношения с командирами.

Случилось так, что на кухне в этот день дежурил депутат райсовета Сасаров. Когда мы пришли на кухню, он стоял за широким столом и резал хлеб.

— Вот наш депутат районного совета, — познакомили мы Сасарова с делегатами.

— А, хорошо, — сказал Вайян Кутюрье, — я тоже депутат… французского парламента…

И два депутата, Иван Сасаров — отделком полковой школы, и Поль Вайян Кутюрье — редактор центрального органа французской компартии, пожали друг другу руки над большим столом в кухне третьего батальона.

В химкабинете, у витрины, где показано было действие иприта, рассказывал Вайян Кутюрье, как много дней на фронте, в дни кровавой бойни, подвергались они, французские солдаты, газовым атакам.

— О, вы мне не должны объяснять, что такое иприт…

Я это хорошо знаю, изучил на практике.

Немцы, французы, австрийцы, голландцы, англичане — делегаты мирового пролетариата, приехавшие на великий юбилей, — перемешались сейчас с красноармейцами. Они ведут жаркие беседы на незнакомых друг другу языках. И понимают друг друга. Понимают с полуслова, понимают смысл, не зная слов. Недаром же так жарко наседал на командира полка маленький африканец, говоря о том, что он хочет поступить в Красную армию, чтобы научиться лучше воевать за мировую революцию.

Познакомили мы наших делегатов и с нашим членом правительства Цыганковым.

Были среди делегатов и некоммунисты. Один старый французский социал-демократ долго выяснял, на скольких языках разговаривает этот член правительства, и был весьма удивлен, узнав, что только на русском.

Другие, отводя нас от командиров, выпытывали, где у нас карцер, и никак не хотели верить, что у нас нет никакого карцера.

— Пусть капитаны выйдут, — говорили французы. — Тогда вы скажете нам. — «Капитаны» выходили, но мы ничего нового и без «капитанов» не могли сказать о несуществующем карцере.

Молодые французские фронтовики менялись с нами карточками, давали адреса, просили писать им.

Уже уезжая, увидев на карауле в воротах марийца Саликаева, Вайян Кутюрье заинтересовался им и долго беседовал с нами о быте национальных меньшинств в Красной армии. Саликаев молчал и весело скалил зубы. Разговаривать часовому не полагалось.

Красочным, ярким пятном промелькнула встреча делегации. И опять будни: продолжались экзамены. Волновались ребята, многие путались, но в общем все сошло благополучно. Выдержали экзамен почти все. Только трое самых больших бузотеров команды срезались на политграмоте… Пролез даже Капернаут…

Через два дня опубликован был приказ по полку.

На плацу перед казармами был парад. Был объявлен приказ о производстве пятидесяти курсантов особой команды в командиры взвода рабоче-крестьянской Красной армии. Были приветствия. Говорили командиры. А потом неожиданно подъехал автобус. Международная женская делегация прибыла на наш праздник. Приветствия командиров сменились приветствиями на немецком, французском, английском языках.

Торжественный обед был совсем необычным. Говорились речи, играл оркестр, качали товарищей. Главное — не было никакой натянутости. И когда за нашим столом завженотделом ЦК английской компартии товарищ Бет Тернер разливала суп, казалось, что мы в большой семье, и совсем родными казались эти шотландские, саксонские и марсельские работницы. После обеда состоялся вечер, последний наш вечер в полку.

Казалось, будто мы давно были знакомы с нашими гостями. Недаром на груди делегаток красовались красные звезды из наших шлемов и знаки за отличную стрельбу, а на наших гимнастерках рубиновым огнем переливались звездочки, полученные взамен от делегаток.

В конце вечера делегатки вышли на сцену, одна за другой полились песни на английском, французском, немецком языках. Потом встал весь зал, и на разных языках, под звуки оркестра, загремел мировой рабочий гимн.

Громче всех пели пятьдесят новых командиров.

Последние дни

Ровно год назад пришли мы в полк. День за днем все креп наш коллектив, теснее становилась наша красноармейская семья.

За этот год научились мы быть настоящими бойцами, командирами Красной армии. Много тяжелого было в этих прошедших днях. И морозы, когда сталь винтовки жгла руки, и тяжелые походы, когда изнывали мы от жары под тяжестью походной нагрузки и шагали десятки километров через леса и болота. Но больше было хорошего. Было сознание силы, крепкого, стального армейского коллектива, в котором мы все научились, как нужно уметь сражаться за нашу родную советскую страну.

Многому, очень многому научила нас армия. Научила всех. От надменного инженера Адзанова, который понял, что значит подчинять свою волю воле коллектива, до марийца — крестьянина Саликаева, ставшего развитым сознательным борцом, понимающим, за что он борется.

Последний раз перед уходом из полка четко отбивали мы дробь шагов на параде десятилетия великого Октября.

Вечером мы прощались с полком. Мы прощались с командирами, с начальником особой команды Михайловым, с политруком нашим Горовским, со строгим и внушительным Ильиченко.

Там, в полку, оставались еще товарищи наши, кончившие полковую школу и дослуживающие второй год младшими командирами. По-братски целовались мы с Симоновым, Цыганковым, Сасаровым, друзьями, с которыми вместе шагали по путям армейского года. А потом прощались друг с другом. Уезжали в совхозы для большой и сложной работы Гостинницев и Реголов; на работу в уезд уезжал Ваня Фуражкин. Опять на прокурорский пост отправлялся наш любимый Капернаут, милый и хороший, товарищ, с которым так сроднились мы за этот год. В Москве оставался я, Федька Чернов, Степа Кироков и многие другие.