Краснодарские лета
Шрифт:
Подтверждают своё старанье –
Быть хочу я старым трамваем,
Без маршрута и расписанья.
Я хочу, распахнув все двери,
Пролетать сквозь город усталый:
Чтобы рельсы звенели, пели,
Чтоб скрипели дряхлые шпалы;
Чтобы там, где арками – ветки,
Провода провожали стоном;
Чтоб скользил из фарной
Луч в пространстве заворожённом –
Прикасаясь к пыли дорожек
Полным светлой мистики знаком,
Силуэты пугливых кошек
Выцарапывая из мрака…
Я хочу меж домишек старых
Пробираться в джунглях бурьянных;
На заплёванных тротуарах
Подбирать влюблённых и пьяных –
Не ругая, не осуждая,
Не пытаясь залезть к ним в души!
Ждущим поздней ночью трамвая
Буду верен я и послушен…
Пусть салон разбит и обшарпан –
Здесь никто не посмотрит косо.
Разве много нам нужно «шарма»?!
Только б целы были колёса!
Только б мимо неслись кварталы!
Только б тени в окнах мелькали!
Только б я – полуржавый, старый –
Вас довёз, куда вы мечтали!..
…И под утро, когда на крышах
Заблестит росистая влага –
Я устану, поеду тише,
Разбредётся моя ватага:
Одиночками и по парам,
Чтобы снова плакать, смеяться;
Поддаваясь июльским чарам,
Доцеловывать, довлюбляться;
И в депо, где пути запасные,
Я уйду – пустой! – чтоб забыться
Чутким сном на часы дневные –
Между кладбищем и больницей…»
То, что зелёные листья в «жёлтом фонарном свете» действительно кажутся голубыми, оказалось для меня открытием. Я заметил это на улице Достоевского, посередине квартала между улицами Декабристов и Красных Зорь, когда июльской ночью 1990 года возвращался домой от Валеры Симановича. Шёл по трамвайным путям (трамвай в третьем часу ночи уже не ходил) от конечной второго маршрута. Много лет спустя, когда Валера давно уже не жил в третьей общаге мединститута, я специально несколько раз проходил этой дорогой, жадно вглядываясь в буйную листву, напрасно пытаясь воссоздать давние впечатления…
Марианна читала стихотворение за стихотворением, стоя посреди маленькой комнатки, высоко поднимая голову и вытягивая шею, читала азартно, громко, с некоторой театральной аффектацией, быть
Панфилова в своей творческой манере была далека от скромности. Её стихи в первый момент ошеломляли, порой оскорбляли здравый смысл и русскую грамматику, но было в них дыхание настоящего чувства, юношеская безоглядность и что-то щемяще-трогательное, подлинное, делающее рифмованные строчки, порой неуклюжие, настоящей поэзией. Или, по крайней мере, проблесками поэзии. Но всё равно – впечатление оставалось двойственное.
«Вкус губ твоих – как терпкий виноград.
Балкона пальцы чуть дрожат в истоме…»
Допустим. Дрожат. Пальцы балкона – балясины, что ли? О, Господи! Со «вкусом губ» понятно всё, хотя банально до оскомины. Но дальше:
«И, источая чайный аромат,
Полуласкает сумрак в сонном доме».
– Марианна! Ты хоть сама понимаешь, как это: «полуласкает»?! В смысле: ласкает наполовину? А на другую половину – что?!
Мы сразу перешли на «ты», причём Марианна предпочитала называть меня по фамилии.
Вот и сейчас:
– Виговский! Это у меня образ такой! По-лу-ла-ска-ет, понимаешь?! Это вот: «по-лу-ла», «лу-ла» – это у меня звукопись такая!
– Угу. Звукопись. А рояль у тебя куда плывёт? Который фиолетовый?..
– Куда надо плывет! Это сон, понимаешь?!
– Понимаю!.. А час «полустеклянный» – это что? Не до конца остекленел?!
– Да! Граница между явью и сном! Всё двигалось, а потом застыло! Но ещё не совсем…
Вот это стихотворение:
«Плыл фиолетовый рояль,
И звук молящий и молочный
Вуали клавишей вливал
В полустеклянный час полночный…
Ты спал. Ты руки раскрылил.
Неосязаемо дыханье.
Как мне узнать паренье крыл
В неуловимый миг сознанья?..
Сквозь листья и цветы теней
Дрожала влага на ресницах…
Как встретиться с тобой во сне –
Чтобы с тобою возвратиться?..»
Да, не всё понятно в этой картине. И «вуали клавишей», которые вливаются в «полустеклянный» час. И дыхание, которое почему-то «неосязаемо» (а что, бывает осязаемое?) Но вот этот молящий и молочный звук… Да, собственно, и вуали клавишей… Как там Панфилова говорит? Ву-а-ли-кла… Злоупотребляет аллитерацией, злоупотребляет! И всё-таки есть что-то в этих строчках – не благодаря, а вопреки, но есть!