Краснодарские лета
Шрифт:
Всегда при деньгах, хорошо одетый, солидной комплекции, пухлощёкий и манерный, молодой преподаватель имел большой успех у первокурсниц и девочек из окололитературной тусовки – завсегдатаев краснодарских «богемных» кафешек. Впрочем, Макс женским вниманием не слишком злоупотреблял. Мог под настроение угостить даже малознакомых людей кружкой-другой пива или рюмкой коньяка, но сам сильно не напивался. Многие ему в то время – в середине-конце 90-х – завидовали, в том числе и я: его собственной квартире, добротным костюмам, карманным деньгам и апломбу.
У некоторых к этой обычной житейской зависти примешивалось раздражение. Он это хорошо чувствовал и вёл себя достаточно деликатно,
Погиб Максим глупо, чисто по-краснодарски. Ох уж эта самодостаточная южная провинция, мнящая себя если не вторым Парижем, так на худой конец второй Одессой! Люди здесь родятся и умирают легко, как бы между делом, после кружки пива или бокала полусладкого вина, вдохнув лёгкий запах сирени, или ртутно-тяжёлый аромат магнолий, или кисло-горький дым сжигаемых листьев, назначив на завтра дела, которые можно и нужно было сделать сегодня и даже вчера, но – южная, южная провинция! Никто никуда не спешит, все уверены, что будут жить вечно – ведь иначе и быть не может, правда? – и умирают, сами того не замечая. Так и Макс едва ли сам заметил свою смерть.
Он зашёл после лекций в кафе «Союзпечать» на улице Шаумяна, поужинал, выпил кружку пива и собрался было уходить, как тут подошли к нему два блатнюка с Сенного рынка, накачивавшихся водкой за соседним столиком, и сказали, что им его кожаный плащ понравился, так не уступит ли он его «за спасибо» хорошим людям? Макс ответил так, как следует отвечать в подобных случаях. Блатнюки предложили ему «выйти». Вышли. Пырнули ножом в живот (другая версия – по горлу). Макс, зажимая рану, побрёл в сторону Первой городской больницы, что находится совсем рядом, в одном квартале. Не дошёл. Блатнюки вернулись в кафе допивать водку. Там их через полчаса и повязали. Позже я спрашивал у своего знакомого, успевшего во времена безбашенной молодости получить специфический опыт:
– Что за вздор? Зарезали человека и спокойно вернулись дальше пьянствовать?!
– Тут понятно всё. Думали: слегка порежут, кровянку пустят, попугают фраера. Не рассчитали просто…
После похорон родители Максима устроили поминки. Кроме родственников, друзей, университетских товарищей-преподавателей и студентов на дармовую выпивку, как водится, набежало много всякой швали. Одни с Максом пили, с другими он пил.
Получилось похабство. Безответно влюблённые в покойного первокурсницы, ставшие уже старшекурсницами, и окололитературные девочки, мало закусывая, вслух признавались в своих чувствах, едва не передравшись между собой; громко провозглашали Максима гением мирового масштаба, наперебой читали его стихи, роняя слезы в салаты. Марина М., дамочка лет сорока, многую тьму имея в разуме, залезла на стол, и с криком: «Я вам сейчас всем покажу, как надо читать стихи Макса!» стала декламировать одну из его эротических стилизаций, срывая с себя одежду. Довести до конца выступление ей, слава богу, не дали: со стола стащили, одели, «отключили» стаканом водки и уложили в прихожей проспаться.
Мой старый друг Владимир Ф., помогавший родителям Максима в устройстве поминок, рассказывал:
– Там было нечто!.. Особенно когда эта потасканная шалава устроила стриптиз среди тарелок… Родители Макса в ужасе меня спрашивают: Вова, что происходит?! А я и не знаю, что им ответить…
С дамочки, впрочем, взятки были гладки. Она была «поэтесса», называла себя «руководителем неформального литературного объединения». Собиралось это объединение по средам в замызганной «хрущобе» на
«…Я вывернусь из
собственной кожи,
Я побегу по тротуарам заражённого города,
Распугивая крыс
в канализационных люках!
Хохоча над шарахающимися от меня Галактиками
и котами!!!»
Или:
«Катакомбы наших провинций
вылеплены из грязи и темноты.
Я иду как сломанные часы, прожекторами включив глаза,
Чьи выпученные линзы
Преломляют воздушный образ мечты,
В городе, в чьей душе всегда – зима и шиз'a!»
После чтения стихов обсуждали проблемы мировой поэзии и своё место в ней.
Иногда соседи вызывали милицию, но дежурный наряд приезжать не спешил – из чувства брезгливости и полного отсутствия материальной заинтересованности.
Родители Максима, как я уже сказал, были людьми обеспеченными. И в силу естественных родительских чувств талант сына сильно переоценивали. В годовщину смерти Макса они за свой счёт издали толстый том его произведений с громким названием «Золото чародея». Там было набито всё подряд: стихи, рассказы, пьесы, отрывки, наброски, курсовые работы, газетные статьи, переводы. Едва ли треть имела отношение к литературе, и вряд ли сам автор собирался публиковать б'oльшую часть этой трети. Редактурой занимался друг и коллега Макса, Игорь К.
– На черта было всё подряд печатать? – спрашивал я его. – Неужели ты, университетский препод, сам не понимаешь, что там больше половины – просто барахло?
Скажи, вот это, например, что за бредятина:
«Страшен, чёрен, мрачно-древен с берегов ночных пришед,
Где Ночной Плутон сошед…»?!
Или это:
«Над словами размышлял я,
но ни слова не сказал я…»?..
Это же просто рифма «ботинки – полуботинки»! А это ты как объяснишь – если вообще сумеешь:
«Мечтаемая эволюция – не реальное преображение действительности, а сложный процесс духовного преображения реальности, его мечтаемое преображение и трансформация бытийной предметности в символическую реальность, которая и есть Дон-Кихотовское дульцинирование…»?..
Сразу вспоминается знаменитое:
«надеть на шпиндель моталки шпульку так, чтобы в прорезь фланца шпульки вошла установочная шпилька шпинделя моталки…»