Красное и белое. И серо-буро-малиновое
Шрифт:
Вообще надо сказать, что председатель Временного комитета Ани-Анимикусов, по мнению Думцев, был демократом до мозга костей, хотя и приходился внуком тому самому губернатору Ани-Анимикусову, который в своё время при царском режиме Николая Павловича заставлял всех жителей губернии, даже дворян и арестантов, каждое утро ровно в девять часов кричать во весь голос: «Я очень люблю своего губернатора!». А тех пятерых, кто, по мнению полицейских чинов, кричал тише всех, велел заковывать в кандалы и отсылать в Сибирь как бунтовщиков, либо брить в солдаты.
Демократизм Ани-Анимикусова внука проявлялся в том, что он, во-первых, никого не заставлял по утрам кричать что его любят, а, во-вторых, выслушав
– Да неужели?!
Такой демократизм, конечно, поражал глуповских думцев, и они решили, что лучше, чем князь Ани-Анимикусов, никто руководить ими и губернией не будет. Так и произошло.
Узнав о создании Временного комитета в Глупове и о том, что к нему переходят в подчинение губернские финансы и власть, губернские чиновники во главе с Копейкиным собрали делегацию, и отправились к Ани-Анимикусову с хлебом и солью, естественно. Копейкин, прослезившись, дрожащим от умиления голосом, произнёс речь о том, что только постепенный переход от царского режима к народной демократии даст глуповскому народу счастливое будущее, просил Ани-Анимикусова твёрдо идти к этой благостной цели. Ани-Анимикусов никак на речь не отреагировал, хлеб жевать не стал, а просто взял его из рук Копейкина, и, сказав: «Да неужели?», распорядился передать хлеб и соль в местный госпиталь для раненых солдат.
Будучи Председателем Временного комитета, Ани-Анимикусов не изменил своему демократическому стилю, и на каждом прошении или распоряжении, которое ему как Председателю приносил бывший камердинер, а теперь комиссар по внутренним делам Митрофан, в верхнем левом углу наискосок аккуратным почерком писал: «Да неужели?!» и ставил число и подпись.
Вначале такое проявление демократизма в документообороте поставило глуповцев в тупик. На несколько дней жизнь в городе замерла, потому что решения не принимались: как, например, понимать эту визу на прошении о выделении в местный госпиталь, где лечились раненные солдаты с германского фронта, трёх пудов гречневой крупы? Но в скором времени губернские чиновники во главе с Копейкиным, работавшие в канцелярии ещё с незапамятных времён дедушки Ани-Анимикусова, научились правильно понимать мнение Председателя, к чему их подтолкнул Митрофан, который, почесав в задумчивости нос, объяснил, что демократический стиль барина позволяет народу самому решать – как поступать. Поэтому, если народ поставит запятую после слова «да», то получалось утверждение и следовало выдать три пуда гречки просителю, а если запятую не ставить, то крупу выдавать и вовсе не следовало. Ориентируясь на интересы города и, являясь, безусловно, народом, чиновники ставили или не ставили запятую на визах Ани-Анимикусова на прошениях и распоряжениях и продолжали процветать в личном плане, хотя костлявая рука всеобщей разрухи уже твёрдо сжимала продовольственное горло губернии.
Опомнившись, губернский Совет во главе с Хренским попытался, было, сам издавать всякие декреты, обязательные для исполнения, но обыватели недоумевали, поскольку поверх этих декретов красовалось неизменное Ани-Анимикусово «Да неужели?!». Причём деятели Совета, в отличие от чиновников не догадывались манипулировать запятой на этой визе. Поэтому обыватели сами решали кому подчиняться – решениям Совета или Временного комитета, в зависимости от того, что было выгоднее. Было это очень удобно и демократично, вот только гречка, мука и сало исчезали с общественных складов и появлялись у спекулянтов. А что поделаешь? Закон сообщающихся сосудов в экономике работает не хуже, а порой даже лучше, чем в физике: здесь убывает, а там прибавляется…
Так в городе сложилось двоевластие: временный комитет и Совет. Для того, чтобы
Эту договорённость соблюдали и Советы, и Комитет. До поры до времени. И пришла эта пора как раз к началу июля. В городе Глупове проводился первый многотысячный митинг трудящихся, приуроченный к сельскохозяйственной ярмарке и организованный совместно Советами и Комитетом.
Согнав с помощью милиции всех торговцев и покупателей с рынка на соборную площадь, Хренский выступил перед толпой с пламенной речью, в которой гневно клеймил кого-то, в основном германцев, с которыми надо было вести войну до победного конца. После Хренского по должности должен был выступить председатель Временного комитета Ани-Анимикусов, который, поднявшись на трибуну, немедля ни секунды, крикнул в толпу визгливым тонким голосом:
– Да неужели?! – И тут же, сойдя с трибуны, отправился на автомобиле в Думу, милостиво помахивая глуповцам через окно ручкой.
Глуповцы замерли в испуге. Такого накала страстей они ещё не видали. И только блаженная Агафья громко заплакала навзрыд, ничего, правда, не сказав в этот раз про сизый месяц. Понурив головы, торговцы разошлись по своим торговым местам на ярмарке и начали продавать товар, но без особого энтузиазма, но как всегда – обвешивая и обсчитывая.
Зойка Три Стакана
Может быть всё и обошлось бы, но в этот момент случилось знаковое событие, которое глуповцы поначалу даже и не заметили – грянул гром среди ясного неба, а на вокзал города Глупова вместе с последними раскатами грома прибыл поезд из Петрограда. На перрон вокзала из вагона второго класса выскочила ужасно некрасивая полноватая коротко остриженная кривоногая невысокая женщина тридцати пяти лет в кожаной куртке, в тёмно-синей суконной юбке и в сапогах, в окружении нескольких матросов, перепоясанных пулемётными лентами и с маузерами за поясами. Женщина представилась первому же встреченному ею глуповцу:
– Я – Зойка Три Стакана. Где тут у вас большевики?
Вообще-то в Глупове большевиков не было. Были меньшевики, эсеры, кадеты, и прочие октябристы. Поэтому первый встречный глуповец, испуганный пулемётными лентами матросов и маузерами, которыми они непрерывно размахивали, неопределённо махнул рукой и промолвил:
– Там…
Удивительным образом направление взмаха руки первого попавшегося глуповца указало на паровозные мастерские, где за несколько месяцев до этого Хренский тщетно искал пролетариев. Зойка Три Стакана с матросами ворвалась в мастерские и строго спросила у мирно проходивших мимо неё паровозных пролетариев:
– Кто из вас – большевики?
Пролетарии мастерских не знали, что такое «большевики» и поэтому решили, что их сию же минуту начнут пороть, тем более что вид у матросов был очень грозный и решительный. Поэтому, сняв шапки, они молчаливо переминались с ноги на ноги, а самые пессимистичные из них даже слегка приспустили портки, чтобы не тратить зря время и не допустить порчи имущества (штанов).
Зойка покричала, покричала, а потом собрала митинг у входа в мастерские. Матросы на митинг собрали всех, кого нашли, даже бродившую рядом с бесцельным видом блаженную Агафью.