Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1
Шрифт:
Вот влип, так влип, ещё эти уличные волнения, действительно ввяжешься, нелепо.
– Егорик! Ну, ты можешь ехать к нам? И я тогда иду домой. Только Невский минуй, не пересекай. Как-нибудь от Фонтанки слева приезжай. Ты… – через паузу, – на Песочной?…
Наконец всё довернулось и решилось. И ломящее предчувствие – мрачно заменилось ясным действием.
– Да. Еду. Через час буду.
Но ещё докручивал ручкой резко отбой – а уже понял: с этим он не может выйти к Ольде. Он – всё равно не может ей передать, насколько и почему это ужасно. А если открыть – она начнёт снова воспитывать и учить его, как твёрже себя вести с Алиной, а это невыносимо, потому что она не понимает. И если
Стыдно лгать любовнице, но петроградские события давали ему единственную возможность вывернуться. (А что он такое от Веры услышал? – он едва сейчас вспоминал).
Ольда с испугом встретила его лицо.
– Да… – бормотал он, – очень серьёзно…
– А – что?
– Около Гостиного – полицию избивают. А около Московского вокзала что-то ещё хуже.
Да он конечно бы ей всё сказал! Если б она не отпугнула его вчерашними упорными внушениями. Была какая-то запретность – с ней это всё обсуждать.
– Как разыгралось! – не сводила Ольда с него глаз, и он побоялся, что угадает. – Что ты думаешь? Он молчал.
– Ну, не Девятьсот же Пятый, – уговаривала она себя и его. – Уже бывало. И в октябре, в тот самый день, когда мы познакомились, помнишь?
Да, правда, тогда было похожее. Так недавно. Тогда ещё не было у него этих маленьких плеч. Прошлые часы он совсем к ней остывал. А сейчас, как расставаться, – стала опять мила, желанна. Счастье моё неожиданное! Спасибо тебе за всё. Но – очернело во мне, стеснилось, и ты не можешь утешить. А вслух:
– Надо мне поехать кого-нибудь в штабах повидать, понять. На что ж рассчитывают? Как же можно так запускать? Вот тебе и… Самодержавие без воли – это, знаешь…
Делать-то надо же что-то. Сами же говорим.
Да, верно. Так.
– Но ты же к вечеру вернёшься? – то влекла вперёд, а вот уже удерживала.
Положение, и попрощаться открыто нельзя.
– Если не разыграется. Если там не понадоблюсь.
– Но тогда – хоть завтра! – ещё же завтрашний день наш!
Он вздохнул.
– Ну, ты по крайней мере скажешь мне в телефон – что и как?
– Да, конечно!
Поедим?
Нет, уже не сидится, всё колышется, корёжится.
– Но ещё же мы не расстаёмся? – сильней встревожилась Ольда.
– Да кто его знает, – недоумевал он с отсутствующим лицом. – Чемоданчик на всякий случай возьму.
– А ты – не к ней поедешь? – вдруг догадалась и впилась ему в китель.
– Ну, с чего ты взяла? – почти искренно изумился он. Вот повернулось: скрывал жену как любовницу.
– Это – нельзя! – внушала Ольда большими глазами. – Я буду ревновать! Теперь ты – мой!
– Да ну что ты?… Да откуда?…
Вот – и миг прощанья. Она подняла, положила ладони ему на плечи и с сияющими глазами выговаривала:
– Для меня твоё появление – как второе рожденье моё. Я столько ждала!… Я уже теряла надежду, что дождусь… Я шла как через пустыню… Я всю эту зиму вспоминала твой последний взгляд тогда, у моста. И верила, что мы будем вместе. Я верю и сейчас! Я – люблю тебя! Люблю!
Он снял с погонов её ладони и целовал.
Он был плох с ней последние часы. И ещё хуже был бы сейчас, если б она требовала остаться. Но вот она легко освобождала его – и вспыхнуло перед ним, какая ж она драгоценность! И как он самозабвенно любит её! И пожалел, что даже – мало она ему говорила. И ещё недохватно он её целовал!
У неё трогательно неловко искривилась верхняя губа:
– Мужчины почему-то придают большое значение годам женщины. А для женщины… Ну, разве я для тебя стара?
– Я такой молодой, как ты, – не касался…
26' (Дума кончается)
Много толстых томов стенограмм
Чхеидзе: Я говорю не для вас, а для тех, кто меня послал.
Обсуждается продовольственный вопрос – социал-демократ (Бурьянов) по этому поводу рассказывает о Кинтале и Циммервальде. Другой:
продовольственный кризис не может быть разрешён потому, что власть – дворянско-землевладельческая.
При чём там урожаи или неурожаи, доставка, мельницы, хлебные цены! Как будто двести последних лет Россия и не клала на зуб ни краюхи: дворянская власть – и кризис неразрешим, пустите кадетов, социал-демократов – и Россия будет сыта. (Через несколько дней кадет Некрасов застонет, что нет сил разгрузить приходящее – ещё при царе разнаряженное – в большом количестве в Петроград продовольствие: мятели кончились).
По каждому частному осязаемому вопросу – эти холостые провороты, без зацепленья с истинной жизнью, лишь накал обвинений:
Чхенкели: Правительство у нас было и остаётся врагом народа, это для всех ясно. Должно быть покончено с политической системой, приведшей страну на край гибели. Час настал!
(И до чего ж несвободная эта Россия! – вот так не дают ни слова вымолвить).
Скобелев: Вся страна ненавидит эту власть и презирает это правительство.
Чхеидзе: Правительство виселиц, правительство военно-полевых судов, правительство белого террора, архиреакционное по своему составу… Всякое сотрудничество с этим правительством есть предательство народных интересов. Россия народа и Россия этого правительства – две вещи несовместимые, у них нет общих ни радостей, ни печалей, ни поражений, ни побед. Нам надлежит идти путём, которым пошли предки наших милых симпатичных друзей-французов. Буржуазия в XVIII веке не словесами занималась. (Скобелев: «Сметала троны!»)