Красное Зеркало. Легенда вулкана

Ватутин Денис

– Рота! – раздался над площадью зычный голос Семенова. – К бою готовьсь! За дело Коммунистической партии Советского Союза! За товарища Сталина, нашего вождя! За матерей, сестер и детей наших! Дадим им прикурить! Очистим землю от смрадных гадов!!!

– Англия и Йорк, – нестройным хором крикнул отряд рыцарей. – Славься, Пресвятая Дева! Богородица!

Я попытался пригнуть Джей ниже плоскости стола, а Стив уже полз к укреплениям, где стоял их «студебеккер».

– Да сидите вы спокойно, вы мои гости, – невозмутимо изрек Гарольд, кинув на нас косой взгляд. –

Это ненадолго…

Площадь с позициями роты Семенова была на небольшом возвышении, тогда как улицы, откуда предположительно должны были появиться враги, уходили немного под уклон, вниз. Они были достаточно широкими для прострела почти на километр. Позиция достаточно выгодная. Наверное, и это тоже, наряду с полководческим талантом Семенова, сыграло не последнюю роль в несокрушимости укреплений на Тридцать девятой.

Мы с Джей вместе подползли к брустверу, сделанному на искусственной насыпи, которая венчалась пулеметным гнездом с двумя бойцами. Чуть правее от нас стоял один из танков, замерший в ожидании атаки, а прямо за нами, метрах в пятнадцати, остался стол, за которым, как ни в чем не бывало, продолжали веселиться и пировать цыгане, а Гарольд затянул какую-то протяжную песню.

Перед нами же было две линии укреплений с замершими в них фигурами солдат и тускло поблескивающими в рассеянном свете стволами различных калибров.

Чуть поодаль, слева я заметил, как солдаты расчехляют какой-то агрегат. Он стоял на телеге. Это был небольшой дизельный двигатель, от которого тянулась ременная передача к колесу диаметром метра два. К колесу примыкали медные контакты, от которых шли провода к двум устремленным в небо металлическим штангам, оканчивающимся двумя блестящими стальными шарами.

Стив решил присоединиться к нам и лег справа от меня, уложив ствол автомата между двумя мешками с песком.

– Это что за хрень? – спросил я, кивнув в сторону странной машины.

– У нас такая тоже есть, – ответил Стив. – Это машина Теслы, против мороков хорошо помогает… Черт, вот угораздило же…

– И не говори, – кивнул я.

– Вы знаете, – сказал он вдруг, обращаясь к нам обоим, – на фоне песен этих бродяг, этих противных кукарачес, и этих странных шаров, которые плюются электричеством, вся эта стрельба и смерть вокруг выглядят как-то особенно нелепо и безобразно, вам не кажется?

– Ох, Стив, – прыснула Джей, – ты так выражаешься кудряво, прям как Странный, когда выпьет.

– Сейчас по лбу дам, – процедил я сквозь зубы, всматриваясь сквозь ряды почерневшей колючей проволоки в перспективу улиц.

– А что? – возмутилась Джей. – Я правду говорю!

– Наверное, это связано с моей гражданской профессией, – ответил тот с оттенком грусти.

– А кем ты работал? – спросила Джей.

– Я преподаватель литературы, – ответил Стив. – Хемингуэй – мой кумир…

– Никогда я вот этого не понимала… – фыркнула Джей. – Хотя иногда приходит в голову всерьез заняться чтением…

– О! – Стив вскинул брови. – Это целый космос…

– Я глубоко согласен с вашей мыслью, Стив, как ваш коллега, – кивнул я,

не отпуская приклада. – Все время, что я тут нахожусь, меня не покидает впечатление, что я в кровавой психушке… Правда, и другие места были у меня не сильно лучше…

– На войне нельзя быть философом, – раздался голос сзади.

Я обернулся: на пустом ящике из-под артиллерийских снарядов на склоне насыпи уютно примостился Гарольд со стаканом в одной руке и бутылкой виски в другой.

– На войне иначе думаешь, – закончил свою мысль бродяга.

– Вот мне тоже всегда так говорили, – ответил я. – Но толку ноль: я нерешительный и мямля…

Меня немного нервировал висящий над домом глюк и стрекочущие тараканы, в бестолковой суете сновавшие перед позицией.

– Уж тебе ли, Странный, не знать, – с горькой усмешкой Гарольд проглотил содержимое стакана, прищурив свой сумасшедший зеленый глаз, – как меняешься ты? Дикость и темнота помогают воевать, а цивилизованность и культурность – только мешают… Войны развязывают неудачники…

– Войны развязывают зажравшиеся ублюдки, – спокойно ответил я.

– И сильно недоедающие тоже, – вновь ухмыльнулся Гарольд.

Он чем-то неуловимо напоминал мне Сатану.

– Есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже, – произнес Стив. – Так сказал Хемингуэй.

– Прав был старик! – кивнул бродяга, наливая себе в стакан.

– А я считаю, что эгоизм, – сказал я, – эгоизм – в значении «невнимательность». Все из-за невнимательности. Потом накопление противоречий и…

– А можно сказать, – перебил меня Гарольд, – что война – это диффузия старого и нового…

– Вот развели базар… – проворчала Джей.

– И вообще время – как шоссе… – сказал Стив не совсем к месту, а может, и с каким-то намеком.

Неожиданно наш разговор прервался гулким и нарастающим хором лая собак.

– Смотри! – крикнул Стив, напряженно вглядываясь в бинокль.

Я надел шлем, опустил забрало бронестекла и перевел экран в режим увеличения.

Перспективы обеих улиц были заполнены медленно надвигающийся пестрой массой церберов, отчаянно гавкающих и хрипло рычащих. А из всех близлежащих щелей и канализационных люков, среди мельтешащих тараканов, стали появляться крупные серые крысы, и чуть не в обнимку с ними вылезали кадавры! Зрелище было просто фантастическое, одновременно отвратительное и пугающее! Я ни секунды не сомневался, что режиссером этого спектакля является висящий над крышами глюк.

Гавканье усилилось, и два пестрых потока облезлых псов выскочили на площадь, довершив своим появлением всеобщий хаос этой нечисти.

Постепенно эта хаотическая масса стала приобретать некую упорядоченность и медленно двинулась к нашим передовым позициям.

Что самое неестественное, никто никого из них не трогал, чего в обыкновенной жизни конечно же почти не случалось. А кадавры и вовсе высились над зверьем, мелко перебирая ногами, словно погонщики стада.

– Первая волна! – раздался откуда-то зычный крик Семенова. – Огонь по моей команде!