Красное золото
Шрифт:
Перекурили. Миша наметил маршрут дальнейшего движения — километров двенадцать на юг, до обозначенного на карте и шедшего параллельно Нижней Туе ручья. Там — ночевка, так как, во-первых, вымотались все за сегодняшний богатый событиями день чрезвычайно, а во-вторых, идти от ручья до Петрашевского ночью было бы чистой воды безумием. Тем более что небольшое в масштабах карты расстояние — километров двадцать пять — на деле дай бог за полный ходовой день одолеть. Мы это уже многократно успели испробовать на своих собственных шкурах, а потому прекрасно знали, как сильно отличается то, что изображено на карте, от того, по чему шлепают усталые ноги в разбитых кроссовках…
— Кастет,
— Куда, куда… Отлить, куда ж еще… — тихо отозвался тот. — Чаю вечером перепил, вот гидробудильник и зовет в кусты. Не под себя же.
— А автомат на фига берешь? — настойчиво продолжал допытываться наголо бритый «бык», зевая с риском вывернуть челюсть.
— А я темноту не люблю. С детства. Понял?
Кастет извлек, наконец, из сумки зацепившийся за что-то АКСУ, повесил его на широченное плечо и закончил, понизив голос, чтобы ненароком не разбудить заворочавшегося во сне Бивня:
— А от этого с…аного чая, мать его так, я скоро гнедой стану, как пигмей. И хавки нормальной кишки требуют, мы от тушенки этой китайской через два дня мычать начнем. И бодаться. Гадом буду, я тогда Вову вмокрую забодаю… — и браток широко осклабился, представив, видимо, эту во всех отношениях привлекательную картину.
— Ничего, брателла, чуть-чуть потерпеть осталось, — успокоительно отозвался мирный по случаю сонного состояния Лысый, смеживая веки и откидываясь обратно на одеяло, — завтра в селе этом конкретно оторвемся. Имеем право, в натуре…
Он в очередной раз сладко зевнул, завозился, устраиваясь поудобнее под своим затертым байковым одеялом. Кастет хохотнул:
— Что оторвемся — это уж точно. Всем чертям тошно станет. Я после такой прогулки гулять неделю буду, и никакой Вова меня на работу не сдернет…
Последние слова он, впрочем, произнес уже в пустоту, потому что Бивень так и не проснулся, а пригревшийся, наконец, под одеялом Лысый снова размеренно засвистел носом. Кастет развернулся и растворился в густом подлеске.
Вполне захолустная деревенька Дурновка вместо оного не слишком благозвучного названия получила новое в середине двадцатых годов — в честь одного малоизвестного деятеля из революционной организации господина Петрашевского. Оный деятель некогда отбывал в Дурновке пару лет ссылки — что ни говори, а при царе-батюшке к карбонариям и прочим всевозможным возмутителям спокойствия относились не в пример мягче, чем они сами относились к своим же соратникам и товарищам по борьбе, эмиграции и последним решительным боям. Фамилия самого неинтересного Истории деятеля деревенскому активисту Игнашке-комсомольцу показалась слишком уж дворянской и, стало быть, недостойной слуха потомственного пролетария, а посему он легко добился у равнодушного, занятого исключительно подковерной борьбой и прочими интригами областного партийного начальства наименования более громкого и известного, не смотря даже на то, что сам господин Петрашевский никогда в местностях сих не бывал и, надо полагать, о них вовсе ничего и не слышал…
Как и многие заштатные поселения, Петрашевское потихоньку умирало. Колхоз благополучно развалился одновременно с приходом седовласого Президента, любившего полазить по танкам, молодежь в поисках лучшей доли ушла, по меткому выражению Горького, «в люди», половина домов стояла заброшенной, с забитыми досками окнами — лишь ветер свободно играл кое-как болтавшимися на ржавых петлях полуистлевшими
С помпой въехавшая в деревню на двух никогда здесь не виденных чудовищно-огромных машинах «братва» просто заняла один из более-менее сохранившихся пустующих домов на окраине. Никто из местных стариков и не возражал — а чего возражать-то, спрашивается, все одно ведь гниет жилье без присмотра…
Весьма огорчило новоприбывших то, что в деревне не оказалось магазина.
— Как же, сынки, был гамазин, как не быть, токма ишшо в девяносто третьем годе, как старуха моя преставилась, царство ей небесное, закрыли его, как есть. Да вы, сынки, не серчайте, завтра автолавка будет, она у нас, почитай, цельных два раза в неделю бывает. Ну, ежели, конечно, Федька, сукин сын, белую не запьет…
Так обрисовал ситуацию уважительно крутившийся возле остывающих после долгого трудного перегона джипов юркий сухой дедок.
— Дед Тимофей! — представился дедок, выпятив цыплячью грудь и щелкнув за неимением каблуков подшитыми кожей валенками, словно был он лихим усатым гренадером на часах, а Вова Большой — генералом от инфантерии. Как минимум. И продолжил, снова ссохшись в вопросительный знак и доверительно пытаясь дотянуться до приплюснутого Вовиного уха: — А ежели вам, сынки, чего такого надоть, так я вам щас в момент организую…
«Чего-то такого» сынкам было, безусловно, «надоть». Вова подозвал Самолета, тот, пошептавшись и попрепиравшись для порядка, быстро сторговался с дедом Тимофеем и старик суетливо заковылял прочь, часто оглядываясь и мелко-мелко утвердительно тряся головой, мол, не волнуйтесь, сынки, мол, все сейчас организую в лучшем виде — и чаяний «братвы» не обманул — спать «братва» не легла, а рухнула, как пулей заказного киллера сраженная наповал крепчайшей деревенской самогонкой, щедро залитой в алчущее нутро…
На следующий день, часов около двух, проспавшиеся Вовины подчиненные во главе со своим военачальником уже прохаживались гордо по центру села, мимо забитого досками бывшего сельсовета и приземистого деревянного здания закрытого на вечные времена магазина, дверь которого была зачем-то заперта на чудовищных размеров проржавевший замок — такие, надо думать, изготовлялись местными кузнецами еще при царе Алексее Михайловиче Тишайшем…
«Братва» жаждала пива, а автолавки все не было.
Наконец, когда стало казаться, что неведомый подлец-Федька все же запил горькую и никакой торговли сегодня не приключится, из-за окраинных изб показался заляпанный грязью грузовичок. Дед Тимофей, нацепивший по случаю приезда автолавки затрепанный пиджачок, изначальный цвет и фасон которого не взялся бы, пожалуй, определить и лучший эксперт-криминалист, радостно тыкал клюкой в сторону переваливающегося на ухабах дребезжащего ветерана дорог и обнажал в довольной ухмылке сизый рот с двумя чудом сохранившимися нижними зубами: вот, мол, не верили, сынки, старику, а он точно знал, что не подведет злодей-Федька, приедет — и вот он, родимый, как есть…
Автолавка, понятное дело, не супермаркет, но все необходимое, пусть и не в ассортименте, все же имелось. Скупив едва ли не половину содержимого щелястого кунга грузовичка, «братки» нагрузили оными припасами опухшего от беспробудного пьянства Федьку, совмещавшего в одном лице высокие должности шофера, продавца, кассира, товароведа, экспедитора и грузчика, и весело двинулись к занятому на постой дому, предоставив согбенным старухам в однотипных ситцевых платочках смиренно дожидаться возвращения хозяина магазина на колесах и милостиво им позволив добрать то, что не посчитали достойным своего внимания они.