Красные бригады. Итальянская история

Моретти Марио

Но не является ли это коротким замыканием? Если реструктуризация меняет сценарий производства, почему бы не узнать о ней и не действовать в соответствии с ней? Возможно, потому что это неправда, что Fiat был в ваших руках, как вы сказали. В течение двух лет вы его потеряли.

Я никогда не говорил, что мы взяли его в свои руки, это рабочий класс взял его в свои руки в определенный момент, но это было недолговечно. Посмотрите на национальные контракты, они были плохими, но они подписали их у нас под носом. Неужели мы ничего не можем с этим поделать? Как мы можем сломать эту крышу? Даже оккупации заводов в определенный момент уже недостаточно. Если бы вы занимали Mirafiori каждый второй день, они бы очень разозлились (а на самом деле они не занимают каждый второй

день), но борьба рабочих не продвинулась бы дальше. Если мы останемся зажатыми на фабрике, сила превратится в бессилие. Я всегда останусь кровавым фабрикантом, для меня аксиома, что если мы уйдем с фабрик или они нас вышвырнут, нам конец. Однако я согласен с Курчо, что мы должны выйти за рамки. Выход за пределы не означает общий выход в социальную сферу, мы уже там, по крайней мере, там, где есть движение, в школах и при захвате домов. Выйти за пределы — значит поставить себя в положение, позволяющее влиять на политическую сцену.

Это то, что вы называете «политическим скачком», атакой на государство?

Да, мы должны нанести удар в этом направлении. Мы не занимаемся философией государства или даже антигосударства, мы гораздо более прагматичны. И в этом выборе мы что-то потеряем.

Что?

Отчасти способность читать процессы трансформации, оставаясь внутри них. Я также потерял характеристику человека, который пришел с заводов. Кроме того, рабочий класс тоже трансформируется.

Когда вы начинаете говорить, что капитал вмешивается с трибуны государства, происходит разрыв: вы являетесь полной противоположностью PCI. PCI думает контролировать государство, входя в него с историческим компромиссом, вы думаете обуздать его, ударяя по его выразителям.

Нельзя, повторяю, атаковать капитал только с завода. Мы уже пытались это сделать. Мы были рабочими, техниками, офисными работниками, обученными борьбе снизу: но уже в середине «горячей осени», после взрывов бомб на площади Фонтана, движение знает, что его атакуют, оно стоит спиной к стене. Ему грозит смерть на фабрике. Ему нужно выйти из фабрики, оно чувствует потребность в общем направлении, в партии. И мы думаем о другой партии.

Но все ли вы согласны? Курчо пишет: «Я всегда думал о движении, в котором опыт вооруженной борьбы был бы вторичен.».

В БР есть разногласия, часто вспыхивали дискуссии. Но они всегда приходили к единому решению. Возможно, спустя годы оно не всегда оказывалось правильным. Но оно было общим. А о том, что кто-то из Красных бригад считал вооруженную борьбу второстепенной, никто не слышал. Бригады были рождены для вооруженной борьбы, это была причина их существования.

Однако, когда вы решили «атаковать государство», начните с Генуи. Почему Генуя?

Потому что в Генуе проходил суд над «Гап», который был шумным. Gap были первой группой вооруженной борьбы в Италии. Это были антифашистские группы сопротивления, которые в то время переоценили, но, конечно, не только они, опасность переворота. В плане действий они опередили всех. А в процессе над группой «XXII октября», формированием генуэзских гэпов, впервые проявилось более тесное переплетение между судебными и политическими силами. 11 механизм судебного процесса потерял все характеристики третичности, как говорят юристы, и стал моментом репрессий. Марио Росси был первым, кто отказался от этого процесса, отозвав адвоката защиты. Государственным обвинителем был судья Сосси, и он руководил всем процессом под надзором другого магистрата, о котором мы впервые услышали, Франческо Коко. Процесс вызвал большие споры, привлек внимание прессы.

Вас это тоже интересовало, потому что это была большая сцена?

Да, и это тоже. Мы вели вооруженную пропаганду, и было вполне естественно, что мы должны были получить известность за то, что мы делали. Похитив судью Сосси, мы также поразили воображение

народа, как никогда раньше.

У вас уже были корни в Генуе?

У нас еще не было колонны, у нас была только база и несколько товарищей, которые нас поддерживали, короче говоря, этого было достаточно. Мы создали колонну в Генуе в следующем году, начав, как обычно, с товарищей, которые нас позвали. Я поехал туда, это была местность, по которой я мог передвигаться с закрытыми глазами: Ансальдо, Италсидер и, что я считаю уникальной спецификой, портовые рабочие. Генуя была очень старым городом, он казался мне уже умирающим, первым промышленным центром, население которого начало сокращаться. В нем доминировал PCI с большой историей и традициями. В Генуе быть вне PCI означало порвать с PCI, середины не было. Ни в одной другой колонне, как в Генуе, у нас не было бы отношений любви-ненависти с низовыми боевиками этой партии. И практически все формы альтернативного движения сходились на нас. Для таких товарищей, как Джулиано Нариа33 , работавший в Ansaldo, Риккардо Дура34 , моряк, который между одной поездкой и другой находил способ присоединиться к Lotta Continua, прыжок в БР был почти мгновенным. Была также сильная группа либертарианских идей и практики, которая частично тяготела к университету на улице Бальби, вокруг Джанфранко Фаина.

В тот год мы увидели в Генуе на стене любопытную, культурную надпись: «Росси, с тобой в ночи, где умирает предыстория». «Это было ваше или их?

Скорее всего, это были они. Они публично защищали товарищей по «XXII Октябрю» во время судебного процесса с такой смелостью и политической дерзостью, какой не было ни у кого другого. Когда мы приехали в Геную, некоторые анархисты с улицы Бальби тоже прошли с нами долгий путь, но потом мы расстались: должно быть, правда, что мы были ужасными сталинистами. Я остался очень близким другом с Джанфранко Фаиной, мы высоко ценили друг друга, несмотря на разное происхождение.

Итак, 18 апреля 1974 года Сосси был похищен. Это символическая, антидемократическая дата из-за кампании Фанфани против развода?

Это дата, когда мы готовы. Больше, чем о разводе и его социальном значении, мы думаем о повороте вправо, который может произвести объединение сил, поддерживающих его отмену. Мы занимаемся политикой, и когда в результате референдума будет сказано, что Фанфани может идти к черту, мы будем думать не только о том, что совесть страны намного опережает то, что воображают христианские демократы, но и о том, что это опровергнет тех, кто обвинял нас в том, что мы способствовали, с похищением Сосси, утверждению правых.

И вы увидели правоту?

Здесь мало повода для иронии. В этой акции необычно то, что она исходит из абсолютно неверного анализа, но при этом прекрасно работает. Мы начали похищение Сосси как атаку на государство, осуждая в качестве доминирующего политического проекта «неоголлизм», который направлен на создание крайне правой президентской республики, и вокруг которого тяготеют такие персонажи, как Соньо и Паччарди, и реакционные круги, как внутренние, так и внешние. Об этом мы пишем в документе, распространенном во время акции. Это громкая ошибка, неоголлистский проект — проект меньшинства, от которого буржуазия отказывается в зародыше. Она движется в сторону конссоциативизма. Но акция все равно сработает, потому что она направлена на осознание необходимости радикальности, которая была присуща движению, а также большинству мнений тех лет. Если бы мы не выразили этого, то некоторые грубые ошибки анализа поставили бы нас на колени.

Что представляет собой похищение Сосси в вашей истории?

Это первая крупная вооруженная акция против государства, и она имеет большой эффект. Это реальное, пережитое, видимое, небольшое, но знаковое столкновение с реальным государством, с судебной системой, с полицией, с карабинерами. Это увлекает многих, это находит необыкновенный отклик в прессе.

Гораздо больше, чем захваты фабрик?

<