Красные бригады. Итальянская история

Моретти Марио

empty-line/>

Как никогда раньше. Именно с Сосси мы покоряем медийную территорию. И потом, в этом похищении есть, на мой взгляд, почти все, что будет характеризовать дальнейшие действия, включая пределы. В центре — политический анализ, в этот раз ошибочный, но в другой раз правильный, и наше послание, как всегда: мы способны поставить государство под контроль. Вокруг него — вопрос о заключенных и политическом использовании правосудия. Именно на этих двух вопросах развивается столкновение и решение столкновения. В этот раз мы хорошо определяем цель, средства и посредничество. Мы не всегда будем иметь успех.

Объяснитесь.

Возьмем случай с Маккиарини. Это известный управляющий фабрикой. Мы забираем его, везем в определенное место, берем его фотографию, которая говорит

сама за себя, она говорит, что в рабочем движении есть революционная группа. Мы ничего не просим. Достигнув символического эффекта, мы отпускаем его через три часа. Та же схема работает и с похищением Америо. Это длится дольше, но мы знаем, где остановиться, действие начинается и заканчивается, когда мы говорим, что решение в наших руках. С Сосси же все происходит до определенного момента. Операция успешна, страна говорит о ней, судебные органы, Сосси, Коко, Каталано, словом, эффект от вооруженной пропаганды максимален, политический результат достигнут. Но как его завершить? Мы предложили обмен с товарищами, заключенными «XXII Октябрь», который, как мы думаем, будет приветствоваться на Кубе или в Алжире. Однако этого не происходит, несмотря на вмешательство кубинского посла в Ватикане. Сам Сосси настаивает на своем, обращаясь в прокуратуру. Но в определенный момент все оказывается заблокированным. Что мы можем сделать? Оставить ли его, оставить, казнить? Мы должны рассмотреть все три возможности, будучи убежденными, что лучше всего было бы освободить его, но мы не можем сделать это, не добившись чего-то. Как только Коко предлагает: вы освобождаете Сосси, а мы обязуемся пересмотреть положение этих заключенных сразу после освобождения, потому что мы не можем делать это под принуждением, мы соглашаемся. Каждый сохраняет свои принципы. Посредничество заключается в следующем. Если кто-то из двоих будет проявлять жесткость — это война.

Но похищение с обменом отличается от похищения Маккиарини и Америо: проверка на прочность гораздо сложнее.

Она не только жестче, потому что связана с возможностью смерти, которая является трагедией без права на исправление, но и механизм сложнее. В похищении ты представляешь себя как абсолютно автономный, антагонистический, неискупимый субъект: но его исход не полностью в твоих руках, решение может прийти только через посредничество, поэтому оно частично в руках тех, кто представляет государство. То, что решает ваш враг, имеет по меньшей мере такое же решающее значение, как и то, что решаете вы.

В похищении вы противопоставляете государству его средства, те, которые вы осуждаете. Сходство, сведенный на нет заложник, «тюрьма» из людей, допросы.

Да, это терминология, которую мы используем. Из BRя принимаю все, даже то, что критикую, в лучшую или худшую сторону, но не этот язык. «Nomina sunt consequentia rerum», — говорит философ, но эти слова не выражают нас, они фальсифицируют нас. Мы не таковы. Мы заимствовали их из кодексов, но они не обозначают то же самое. Тюрьма, в которой оказался один из наших угонщиков, материально хуже, чем эта, где я нахожусь уже тринадцать лет, но его состояние совершенно иное. Он находится в центре политического противостояния, он знает об этом, он говорит об этом, он может выйти из него. Мы никого не изолируем. Народная тюрьма, допрос, суд не являются выражением достойной социальной практики. Но у нас нет других средств, нет других слов.

А как вам запомнилась «военная» часть акции Сосси?

Я не принимал в ней личного участия, хотя вместе с обычной тройкой входил в дирекцию, которая обсуждала коммюнике, руководство и в конечном итоге принимала решения. В оперативном плане похищение было похоже на другие, предшествующие ему, только база, где держали Сосси, находилась довольно далеко. Это был неблизкий путь из Генуи. И там мы столкнулись с самыми большими трудностями. Маргерита чудом осталась жива.

Он вспоминал?

Маргерита, одна, должна была опередить машину, в которой перевозили Сосси, на расстоянии, с рацией, чтобы сигнализировать о возможном препятствии на дороге. И действительно, недалеко от Тортоны она пересеклась с машиной местного патруля, с несколькими карабинерами и неопытными. Как обычно, рация не работает, поэтому у Маргериты нет другого выбора, кроме

как остановиться и позволить машине, следующей за ней, форсировать блокпост. На самом деле все так и происходит: товарищи, ехавшие в машине с Сосси, видят, что Маргерита остановилась с полицией, и устремляются вперед; они уверены, что Маргериту арестовали, ведь на заднем сиденье было оружие. Вместо этого карабинеры, озадаченные тем, что машина форсирует блокаду, связываются по радиотелефону и отпускают Маргериту без обыска. Она уезжает на полной скорости, пытаясь догнать своих товарищей, но те, поздно ночью, увидев две фары, бегущие за ними, думают, что это полиция. Они не могут преследовать ее до базы. Они останавливаются на повороте, выходят из машины, затаиваются, держа Сосси на мушке, и как только появляется машина Маргериты, изрешетили ее пулями. Чудо, что она осталась невредимой. Она выбрасывается, дает о себе знать, ее спутники возвращаются в машину вместе с Сосси (кто знает, что было у него на уме в тот момент) и Маргеритой... для Маргериты еще не все кончено. Пули пробили ее шину, она достает домкрат и сама меняет колесо. Когда спустя некоторое время Пьеро Бертолацци рассказал мне об этом, он был тронут. Так рождаются легенды: Маргерита, которая меняет колесо в темноте, после того, как все случилось, в нее стреляли, а она случайно осталась жива.

Вы признали, что ваше предубеждение 1974 года было ошибочным. Вы были не единственными, кто считал, что Италия уйдет вправо. Берлингер тоже этого боялся. И все левые, движущиеся и недвижущиеся. Вместо этого левые будут наступать по всей Европе. Франко падет в Испании, салазаризм в Португалии, полковники в Греции, и вместо переворота Италия станет красной. Вы обсуждаете это?

Конечно. Мы видим, с одной стороны, растущую потребность в переменах, а с другой — реакцию сильных мира сего. Так называемое продвижение левых не противоречит нашему анализу, а подтверждает его: естественно, что стремление к переменам отражается в электоральном успехе PCI. Но мы предсказываем, что это движение вступит в конфликт с продолжающейся реорганизацией капитала. Мы убеждены в тезисах «Трехсторонки». Возможно, они были несбалансированными, но не настолько нереальными, как их сейчас пытаются представить. Произошла большая реорганизация транснационального капитала.

Но не в таких формах. Как уже было сказано о 1972-73 годах, вы, похоже, на стороне того, что происходит в стране. Как будто вы боитесь правых, но также и более широкого и менее радикального наступления левых. Что вы думаете?

Мы далеко за пределами страха перед правым крылом или беспокойства по поводу продвижения умеренных левых. Мы находимся на грани революционного столкновения, которое рождается и питается необходимостью глубоких перемен. В радикальности поведения рабочих мы читаем запрос на власть, на который мы пытаемся ответить, переводя нашу борьбу на уровень политической власти.

Но давайте, какая революция в 1974 году... Тот драйв, который был выражен тогда, был очень широким, но менее радикальным и не у всех рабочих. Действительно, он характеризовался тем, что в нем участвовали другие социальные фигуры, непривычные для левых и, тем не менее, носители другой радикальности.

В то время нам даже не приходило в голову, что проблема перемен в современном обществе проходит через способность соединять различные социальные фигуры. Мы реагируем на капиталистическую реструктуризацию и стену, которую она образует для борьбы рабочих, как я уже говорил. И в том, как мы можем противостоять ее последствиям, мы также видим вопрос о демократии и ее природе. У нас никогда не было идеи взятия Зимнего дворца, но мы не отказались от идеи революционных перемен, и в этом мы тащим все нерешенные проблемы коммунистов. Я настаивал на том, что этот толчок будет поставлен, он столкнется с ним или потерпит поражение. И действительно, это произошло.

В апрельском коммюнике 1974 года вы сказали, что основное противоречие по-прежнему лежит между зрелостью рабочих и контрреволюцией. Разве вы не говорили, что считаете, что борьба рабочих уже на волоске?

Она проигрывает не потому, что вы слабее на фабрике, а потому, что вы беспомощны и бессильны на общем экономическом и политическом уровне. Вот почему мы идем дальше. Как я уже говорил: давайте сделаем рывок вверх.

<