Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая
Шрифт:
— Как не получилось? — загорелся Миронов.
Булаткин молча отстегнул клапан нагрудного кармана и подал ему свернутый вчетверо лист бумаги. Сказал хмуро:
— Что-то непонятное творится, братцы, насчет казачьих формирований. Не любят их там... в штабе! Когда били мы всяких походных атаманов на Салу, в плен брали, нас прихваливали, а теперь вроде как отрезало! Куды ни ткнись, двери на запоре. Надо б политотдельцам, что ли, этим заняться?
Скалов глянул настороженно в сторону Ефремова, хотел что-то сказать, но Миронов, мгновенно помрачнев над бумагой, поднял руку:
— Постойте, товарищи... Что же это такое? —
— За тем комиссия и ездила, чтоб все это понять, — сказал Булаткин.
— Подождите, товарищи. Давайте спокойно, — зарокотал Скалов.
Прочитали вслух докладную представителей Казачьего отдела Кузюбердина и Булаткина в РВС Западного фронта. В ней говорилось:
...Казачья бригада составлена из добровольно сдавшихся казаков Хоперского округа и сформирована штабом 16-й армии Западного фронта в бытность командарма тов. Миронова... Представляет собой в данное время не боевую часть, а беспокойную, затравленную массу, совершенно аполитичную, невооруженную и голодную.
1-й казачий полк пришел на собственных конях и седлах. С первых дней прибытия отношение к нему со стороны власти было подозрительное и недоверчивое, что больно задевало самолюбие казаков. Полк терпел крайнюю нужду в продовольствии, не видел все время горячей пищи, был раздет даже в походе. Главная причина — присылка в полк комиссаров, чуждых казакам и не знающих совершенно психологии и жизненного уклада... Полк, получив боевое задание при таких условиях, наполовину сдался полякам, и все же 200 человек возвратились обратно, несмотря на обиды...
2-й полк, узнав о сдаче первого полка, почувствовал себя еще более затравленным и осиротевшим, и, вместо того чтобы поддержать дух, комсостав поспешил издать приказ о расформировании полка...
Добровольно сдавшиеся казаки оказались в положении еще худшем, чем военнопленные белогвардейцы.
2-й полк расформированию не подлежит, его надо отвести в тыл и укрепить...
Скалов читал, слушавшие его мрачно переглядывались. Миронов хмуро смотрел в стол, воспринимая все это как личное оскорбление. Ведь не кто иной, как он сам, целый месяц убил на то, чтобы убедить через своих лазутчиков и вырвать эти полки с той стороны, сколотить особую кавбригаду в составе 16-й армии. И все увенчалось успехом! Казаки поверили, перешли на сторону Советской власти. И что же? Стоило Миронова перевести на другой фронт, на Дон, как в армию и бригаду пожаловали какие-то недоброжелатели, а то и люди с наклонностями провокаторов…
«Что же это они делают? — повторял он, не поднимая бешено горящих глаз от стола. Потом не выдержал, поднялся и отошел в угол, в тень. Закусив губы, сдерживал в себе молчаливый, слепой бунт. — Получилось, как при Павле Первом, кретине из императоров-немцев: «А не послать ли этих донцов-молодцов куда-нибудь подальше, к черту на рога, чтобы они живыми оттуда не вернулись?.. А? Ну, хотя бы... на завоевание Индии?» Помните ль, дорогие товарищи, такое историческое недоразумение в прошлом? Так то при царе было! А теперь не знаю, что и подумать! Кто это нам так упорно и тонко пакостит? Кто это советскую политику так хитро выворачивает наизнанку? Да и
Видно было даже со стороны, что комкор глубоко страдал от этих новостей с Западного фронта и с великим трудом сдерживал свои уже изрядно помотанные нервы.
— Да. Многовато на долю нашу перепадает непредвиденного и, скажу, непонятного, — кивнул Булаткин у стола и мрачно вздохнул. Его, видимо, тоже обидели отказом в академии, и он молча переживал эту свою жизненную неустройку. Где-то рядом, возможно и в кавгруппе Блинова или у Буденного, мотается его прославленная кавбригада, собранная весной восемнадцатого в Сельской степи... Орден в свежей розетке банта только сильнее подчеркивал бывшие заслуги комбрига, его нынешнее душевное неустройство.
— Не доверяют, что ли, нам? Откровенно не доверяют? — сказал Булаткин.
— Нет, не то, — вмешался Ефремов, обязанный успокоить своих командиров. — Кто не доверяет? У вас мандат ВЦИК на руках, целый штаб вояк с заслугами, на всех нас великая надежда возложена, так о чем тут говорить, товарищи? Правда, в верхах кое-кто передергивает карту, болтает разные глупости, ну так на каждый роток, сказано, не накинешь платок, нечего и обижаться. Не всякое лыко в строку... Вот к середине августа, худо-бедно, соберем пару кавалерийских дивизий, одну пехотную и дадим взвару, как и положено: во фланг и тыл Деникину! А тогда пускай угадывают нашенских за версту — и враги, и те, кто не доверял!
Вроде бы получилось убедительно. Ефремов встретился взглядом со старшим товарищем, Скаловым, и принял ободряющий встречный кивок: правильно, не надо впадать в ложные страсти! Миронов же все еще стоял в затемненном углу, молчал, приводя в покой закипевшую душу, Булаткин тоже вздохнул неуступчиво. А Михаил Данилов, совсем не к делу и не улавливая нотки неодобрения в последних словах комиссара Ефремова (который по возрасту ему, Данилову, едва ли не в сыновья годился!), начал вдруг рассказывать о своих злоключениях после раздоров с Михайловским ревкомом.
— Этих дружков вместе с их начальником Алешей Федорцовым, как я слыхал, уже разогнали и в партии не всех оставили, а через одного... — начал он с внутренним надрывом. — А промежду тем в Казачий отдел поступила бумага из политотдела Южного фронта, и в ней обвиняли меня же — в чем бы вы подумали? — а «в пособничестве начдиву Миронову»! По их словам, начдив Миронов — партизан и анархист, собирался вроде разогнать окружной ревком! Вот умники, понимаешь. Факт вовсе дурацкий!
При этих словах комиссар Зайцев неуверенно кашлянул и обернулся к Миронову, молча испрашивая запрета на подобные воспоминания. Миронов не смотрел ни на кого, тяжко вздыхая, а Данилов жаловался дальше:
— Наркомвоен товарищ Троцкий особо нажимал при этом. И товарищам Макарову и Степанову пришлось... вывести члена РКП Данилова из состава Казачьего отдела. Такие вот дела. Троцкий — большая власть, с ним не поспоришь! Одним словом, заслали меня с Особой комиссией на Дон, подальше с глаз!.. Но я-то, братцы, сильно доволок за ту поездку, даже в равновесие пришел, когда мы с Мозольковым и Овсянкиным этих провокаторов из Морозовской к стенке поставили. Не зря ездил, дюжина грехов с души свалилась.