Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
Метались в ночи языки костров, красноармейцы, скорчившись, лежали вповалку, кое-кто курил, молчаливо глядя в костер, тая от посторонних заветные думы. Валил вязкий снег. Алексей Южаков сидел около Хаджи-Мурата, пытаясь представить завтрашнюю атаку, но она казалась непостижимой, как звезды. Кто-то завтра, может быть сам он, погибнет при штурме Ивановской, и никто, даже родные не узнают про его могилу. Одиночество и тоска овладели Южаковым от этих мыслей.
Где-то рядом рухнуло дерево, его падение вывело из забытья Хаджи-Мурата. Он приподнялся,
— Сосна свалилась! Жалей не жалей, пропала сосна,— видно, не уберечь дерева в лесу, а девки в людях. Давай закурим.
704
— Потише, разбудишь Уборевича,— предупредил Южаков.
— Я разве ишак? Он —мой кунак, настоящий джигит, я его сон берегу. Ему завтра командовать надо, а меня предупреждать не надо...
Южаков глянул на темное, горбоносое лицо и подумал, что совершенно не знает осетйна. Почему этот человек оказался в армии красных?
— Ты давно с Кавказа? —желая вызвать Хаджи-Мурата на откровенность, полюбопытствовал он.
— Забыл, когда аул покинул, Я и в Россию-то вернулся в шестнадцатом году, а меня— за шиворот и на фронт. С той поры из седла не вылажу,— словоохотливо заговорил Хаджи-Мурат.
— Где же ты странствовал?
— По Америке колесил, на Клондайке счастье искал. Золотая лихорадка трясла меня, как мальчишка грушу, а денег нет. У меня деньги — гости, а не хозяева...
— Не подфартило, что ли?
— И фарт, и денежки были, но остался гол, как кинжал без ножен.
— Что ж такое приключилось?
Хаджи-Мурат выхватил из костра уголек, подбросил на шершавой ладони, в глазах его проплясали точки огня.
— Тебя золотая лихорадка не трясла? А баб ты любишь? А в картишки играешь? Я всегда по банку бью — рюмками золотой песок на кон ставлю,— с вдохновенной яростью выдохнул он.
—: и много у тебя золотишка скапливалось?
— Не люблю потери считать, люблю слушать золотой звон в кармане.
— А я вот никогда не видел золота в чистом виде. Часики да кольца щупал, а чтобы самородки — не приходилось.
— Ца, ца, ца! — поцокал языком Хаджи-Мурат. — Кто золота не мывал — тот и жизни не видал, а кто мыл, того снова тянет. Это, кунак, как вино.
— Почему же Клондайк покинул?
— До Юкона слушок докатился: в России, на Охотском побережье, бешеное золото открыли, аляскинские старатели двинули на Камчатку, в Охотск, и я захотел, но на Кавказ потянуло. Душа по аулу истосковалась, сперва решил дома побывать, а потом уже снова на север. Приехал в Россию и попал на фронт. В дикой дивизии лямку тянул до самой революции...
— В какой «дикой дивизии»? — встрепенулся Южаков.
— В Третьем конном корпусе наша дивизия находилась. Вместе с генералом Красновым на Петроград шли...
— Ты участвовал в мятеже Корнилова?
— Я тогда эскадроном командовал, до Гатчины с мятежниками дошел. Под Гатчиной моих джигитов большевики так об-
23 а. Алдан-Семенов
работали,
Канонада началась на рассвете, снаряды с воем уходили в заснеженную полумглу, снопы огня вставали над английскими окопами.
і-боревич прямой наводкой бил по окопам, потом перенес огонь на деревню, где скопились части противника. Еще рвались снаряды, когда пошли в атаку питерцы, за ними поднялись вятичи.
Англичане встретили красных в штыки. Шеренги атакующих сломались, разорвались, начался хаос рукопашного боя, когда поражение или победа зависит от случайностей, или всплеска чьей-то храбрости, или властного окрика командира.
Сломанные отчаянным сопротивлением, питерцы и вятичи попятились. В этот момент появился Уборевич. Полы длинной шинели его хлестали по сапогам, пенсне моталось на шнурке у левой щеки, Сползшдя на затылок шапка открывала юное, упрямое, отвердевшее в решимости лицо.
За мной! —закричал он так, будто от его крика зависел весь успех атаки.
Красноармейцы, повинуясь чувству долга и приказу своего командира,^ рванулись вперед, навязав противнику новый рукопашный бой. Англичане не выдержали ошеломляющего натиска, оставили Ивановскую и переправились на левый берег реки.
Уборевич, закрепляя успех наступления, приказал Солодухину^ продвигаться по правому берегу, вятских добровольцев перебросил на левый берег, чтобы обойти с тылу англичан в деревне Селецкой.
В быстром темпе, с короткими привалами вел Солодухин питерцев по заснеженным, но еще не замерзшим болотам. Лошади проваливались по брюхо в ледяную воду, бойцы с трудом вытаскивали и орудия, и лошадей.
Англичане обнесли Шенкурск несколькими рядами проволочных заграждений, понастроили блокгаузов с пулеметными гнездами, на разных высотах установили орудия, снятые с морских кораблей. Шенкурский гарнизон насчитывал три тысячи английских, американских, шотландских солдат, вооруженных отлично, одетых прекрасно.
Уборевич тщательно обдумал шенкурскую операцию и решил штурмовать городок с трех сторон тремя сводными отрядами.
Накануне нового, девятнадцатого года первый отряд в составе Нарвского, Гатчинского, Рязанского батальонов направился на Шенкурск с железнодорожной станции Няндома.
Отряду предстояли многодневные переходы при тридцатигра-дусных морозах, в безлюдной тайге. Отряд вели местные охотники, знавшие тайгу как собственную вежу. Следом выступил второй отряд, состоявший из Питерского рабочего, Инженерного батальонов, егй путь из погоста Кодема на Шенкурск пролегал еще более глухими лесами; третий отряд был составлен из Морского, Северного полков, четырнадцати тяжелых и легких орудий, кавалерийского эскадрона. С этим отрядом был сам Уборе-вич: он надеялся по реке Ваге незаметно подойти к Шенкурску,