Красные петухи(Роман)
Шрифт:
— И на том спасибо. Пей-ко чай-от, остынет…
После ухода нежданного гостя баба Дуня долго молчала, прятала глаза от вопросительного взгляда Катерины. Та, не выдержав, подсела к бабке, обхватила ее за шею и тихо, дрогнувшим голосом спросила:
— Ну что?
— Так я и думала. Не обмануло сердце…
— Да что, бабушка?
— Выворотень он. В голове одно, на языке другое, в деле опять иное. Почто его в эком-то месте держат? Неуж не видят иудину душонку…
Задержав дыхание, испуганно округлив глаза и слегка приоткрыв рот, Катерина слушала бабушкин приговор, а в голове, петляя и кружа, затравленно метались мысли. Кто он? Что на уме у него? Что на сердце?
И от горькой обиды на Вениамина, и на себя, и на весь свет Катерина заплакала. Баба Дуня принялась успокаивать. От бабкиных ласк Катина горечь вытекла со слезами, и те стали легкими, сладкими.
— Ты сразу-то спиной к ему не поворачивайся. От такого чего хочешь жди… Почуял, что ты отдаляться стала, забоялся, с того и сюда пришел. Полегоньку, но беспременно пяться. А то не приведи господь… Дуреха…
Катя не противоречила бабушке. Слушала и не знала, что думать, что делать.
Катерине показалось, что ее вовсе не случайно встретила в коридоре пани Эмилия, а нарочно подстерегла…
— Давно не видела вас, голубушка. Вы все мимо, все мимо. Хоть бы разочек заглянули, скрасили мое одиночество. Порой не знаешь, куда деть себя, — голос у пани Эмилии сладкий, а глаза сухие, зоркие и пытливые. — Зайдите на минутку. Чашечку чайку. Разговор для вас…
— Я потом… потом, — бормотала Катерина, невесть чего испугавшись, и силилась вырвать руку из цепких пальцев пани Эмилии.
— Нет уж, нет, — ласково пела та, увлекая за собой молодую женщину. — Самовар на столе. И чай заварен. Сделайте мне приятное…
Из-за огромного ведерного самовара Катя не угадала сидящего за столом человека, а когда тот поднялся и она узнала челноковского кулака Маркела Зырянова, то едва удержалась, чтобы не броситься вон из комнаты.
Маркел все заметил и понял, но виду не подал. Вскочил, обрадованно засуетился вокруг Кати, приговаривая:
— Здравствуй, землячка, здравствуй, красавица. Давненько не виделись. Как узнали про твое воскресение… веришь ли, бабы заставили отца Флегонта молебен отслужить. Чуть в святые не произвели. А ты, девка, заянилась, в Челноково и глаз не кажешь, не хочешь с нами дружбу водить. Смотри, Катерина, — шутливо погрозил ей кулаком. — Доберемся до тебя, хоть ты и в чека теперь…
— Да что ты, дядя Маркел, — смущенно отговаривалась Катерина. — Какое там чека…
— Не говори, девка. Сами не махонькие, понимаем, что к чему. Ловка ты! Прямо тебе скажу — ловка! Провела их за нос, как слепых кутят. Хе-хе-хе…
Он смеялся так заразительно, что, глядя на него, заулыбалась и пани Эмилия, и у самой Кати дрогнули было губы в бессознательной улыбке, но она тут же опомнилась. «Над чем это он так ухохатывается? Кого я провела? О чем он?»
А Маркел, вдосталь насмеявшись, тыльной стороной ладони стер с глаз слезы и деловито предложил:
— Садись-ка за стол. Чайку не попьешь — не поробишь.
— Недосуг, дядя Маркел, — отнекивалась Катерина, с тоской поглядывая на дверь и тихонько пятясь к ней.
— И не моги. Садись. Мы тебя часто вспоминаем. Умница. И характер — любой мужик позавидует.
— Чего ты меня нахваливаешь? — почуяла недоброе Катерина.
Он усадил-таки ее за
— Угощайся. — Повернулся к пани Эмилии: — Ты только подумай, Эмилия Мстиславовна, как ловко она обвела всех вокруг своего пальчика. — Ухватил Катю за мизинец, потряс ее руку, бережно уложил на прежнее место. — Ведь как было- то? Принес я ей сонной травки, говорю: «Будут продотрядчики победу обмывать, ты им незаметненько в самогонку подсыпь. Куда-либо это зелье не сыпанешь — горьковато очень, а в самогон — самый раз. А как они повалются да захрапят, подашь нам знак, выставишь лампу на окошко. Мы ставеньки прикроем да подопрем, а ты тем временем полезай на чердак и прыгай оттуда в сугроб, а чтоб не зашиблась ненароком, мы постоим, примем». И что ты думаешь? Ровно по-писаному изделала. И продотрядчиков усыпила, и с чердака скакнула, и попа еще одурачила, да так ловко, что он ее от нас и увез спасаться. Умора, да и только. А в газетке-то, в газетке-то как все складно обсказала. И на допросе ни гу-гу. Да ить что еще удумала, сама же в энту чека и затерлась. Ой, ловка, девка. Ой, ловка!
При первых словах Маркела лицо Катерины отразило крайнюю степень изумления и растерянности, потом на нем проступил испуг — обескровил и щеки, и губы, осыпал соленой росою лоб. Женщина вскочила, несколько секунд остекленело смотрела на Маркела, как смотрит лягушка на подплывающую к ней гадюку.
— Врешь! Врешь! Все врешь! — отчаянно завопила она. — Да чего вы его слушаете, он сам не знает, чего плетет… я не усыпляла… не сговаривалась. Господи… да что же это?!
— Верно, девка. Так и надо. Никому не доверяйся. И пани Эмилии. Может, она тоже агент губчека. Только шутю я насчет Эмилии Мстиславовны. Свой человек. Ты других остерегайся. И Вениаминчика своего бойся, хоть и полюбовник, а продать может. Потому интеллигенция и красный наскрозь…
Катерина хотела закричать, завыть, но спазма перехватила горло, и из пересохшего рта, кроме хриплого сипенья, невозможно было извлечь ни единого звука. Ей не хватало воздуха. Она задыхалась. Разбухшее сердце судорожно колотилось где-то возле самого горла. «Сейчас они убьют меня», — мелькнуло в сознании.
Она не помнила, как выскочила в коридор, влетела на второй этаж, рванула запертую изнутри дверь комнаты Горячева и та, слетев с крючка, распахнулась, не видела, как, выхватив из кармана наган, испуганно отпрянул от стола что-то писавший Вениамин. Едва перемахнув порог, она с размаху рухнула на пол, и ее придавила, сплющила чугунная чернота беспамятства…
Обморок был затяжным и глубоким. Катерина очнулась на кровати, долго непонимающе всматривалась в белое пятно Вениаминова лица, которое то удалялось, то приближалось. Вениамин поднес к ее губам стакан с водой. Женщина сделала несколько судорожных глотков и обессиленно закрыла глаза. Вениамин сунул ей под нос ватку, смоченную нашатырным спиртом. Острая боль прострелила голову. Катерина громко и длинно выдохнула, уже осмысленно осмотрелась. Бескровные губы шевельнулись.
— Что случилось? — встревоженно спросил Вениамин.
— Сейчас… Дай еще водички.
Он накапал в стакан каких-то душистых капель. Катерина выпила, полежав несколько минут, села на кровати, оправила кофточку.
Ее удивило спокойствие, с каким Вениамин выслушал рассказ о наговоре Маркела. Он даже облегченно вздохнул, когда она высказала все, присел рядом, полуобняв ее за плечи.
— Чего ты, дурочка, напугалась? Никто на тебя не донесет. Ты ведь теперь в губчека. А и донесут если, так не докажут: сие — вещь не-до-ка-зуемая.