Красные пинкертоны
Шрифт:
«Да, дела… – опёрся Странников на перила, – перебрал лишку. А Глазкин, хлюст, значит, клюнул на артисточку… Знает, у неё отец – важная персона. В торговом отделе столоначальником значится. Кряхтят и стонут от него рыбопромышленники, гребёт с них деньжата, когда с просьбами суются. Вестимо, Стрельников на поклон к нему не ходит, но всё это до поры до времени, а коснётся – будущий зятёк подсобит…
А в театре со временем невеста Глазкина перестала появляться. Выходит, жених запретил ей эксперименты на подмостках. Запретил… Но, как говорится,
– Василий Петрович, я вас провожу, – перебил ему мысли вертящийся подле Иорин.
– А где Константин Михеич? – оглянулся Странников. – Что-то не видать его?
– Так они вон… С Павлом Тимофеевичем Глазкиным секретничают.
– С Павлушкой?
– Отделились. Вы на крылечке размечтались, они и раскланялись.
– Раскланялись?
– Расцеловались.
– Ну раз так…
– Я вас тоже окликал, задумались вы.
– Да воздух-то какой! – нашёлся он, отвернулся от Иорина, да и от прокурора со Стрельниковым. – Воздух какой! А, Игорёк? Засмотрелся я на небо звёздное, а они, значит…
– Торопился Павел Тимофеевич. Он, по всей очевидности, пригласил Константина Михеевича в ещё какое-то заведение?
– Это проказник-то наш? Жених?
– Он.
– Что за бред ты несёшь!
– Я краешком уха слышал, будто звал он Константина Михеевича квартирки Тамары Павловны проведать.
– Александровой? Проститутки этой?
– И про квартирку Мерзининой был разговор.
– Вот как! Притонов им захотелось!
– Дело вкуса, Василий Петрович, – изобразил улыбку Иорин. – Они ведь высокие материи взялись обсуждать.
– Материи? Это ж на какие высокие материи их понесло, голубчик? Мало им Татьяна Андреевна угождала?
– Госпожу Домонтович, извиняюсь, упоминали.
– Кого-кого? – Странников аж приостановился.
С помощью Иорина он минутой раньше сошёл с крыльца, и теперь они шествовали вдоль улицы, направляясь к портовому саду, недалеко от которого проживал секретарь губкома.
– Может, я и ослышался, но они про нездешнюю дамочку вели разговор, – не сдавался Иорин. – У них в Саратове общие корни, земляки они, оказывается.
– Вот даже как! – крякнул Странников. – Везёт стряпчему. Сам Стрельников в земляках оказался. Ценней знакомства не найти! Ну, держись теперь, Константин Михееич! То-то Павлушка рвался до него. Теперь не успокоится, пока не выпотрошит наизнанку.
– Так вам он и обязан…
– Мне? Зря ты, Игорёк. Язык у тебя, гляжу, длинный…
– Да я не в этом смысле, Василий Петрович! – изменилось лицо лизоблюда. – Я в смысле…
– А я в том самом смысле! – посуровел Странников. – Я не посмотрю, что Мария моя тебе покровительствует. Ишь, примостился! Чем берёшь старушек?
– Да какая же она старушка, Василий Петрович? Дама бальзаковского возраста!
– Поговори… бабий угодник…
– Да я, Василий Петрович, и ни мыслишки какой…
– Чего?! В три шеи погоню! Забыл, кто перед тобой?
– Василий Петрович!..
– Язык-то прищеми, а то сам прижгу. А дамочку ту как они именовали?
– Александрой! Александрой Михайловной, кажется.
– Кажется, – передразнил Странников и усмехнулся, успокоившись. – В мире одна Александра Домонтович была. И имя её…
– Умерла?
– Стыдно, молодой человек! Не знать таких женщин!.. Замуж вышла! И зваться стала Коллонтай Александрой Михайловной. Первая и единственная в правительстве Советской России! Валькирия революции! Вот как прозвали её наши враги… Впрочем, и друзья. И она этого заслужила. Нарком призрения! Женсовет в государстве создала!
– Что-то друзья наши про неё в другом смысле упоминали, Василий Петрович, – ехидно ухмыльнулся Иорин, заботливо беря Странникова под локоток, и они не спеша проследовали дальше. – Интересовали их, я бы сказал, совсем иные её увлечения.
– Мужики, что ли?
– Как сказать… Не то, чтобы…
– Эх ты, лягушачья душа! И мнения своего боишься. А вот Александру Михайловну это не пугает, – он задумался, напряг память, но сказывалось выпитое спиртное. – Вполне возможно. Увлекались ею великие мужи, и она увлекалась.
– Они её сравнивали с нашей Венокуровой. Тоже женсоветом руководит.
– Ну-ну! – пригрозил Странников, выдернул руку, поводил большим пальцем под носом спутника. – Опять зарываешься! Не позволю!
– А я и не заикался, Василий Петрович, – уже смелее не уступал тот. – Куда нам? Катерина Сергеевна Венокурова – сущий ангел против того, что Павел Тимофеевич насчёт Валькирии той размышлял.
– Давай, выкладывай всё как есть, – споткнулся Странников, но Иорин его удержал. – Выкладывай, выкладывай. Не бойся.
– Про эрос у них разговоры велись.
– Про эрос? Ты не перепутал ничего? – снова споткнулся Странников, ноги его заметно заплетались, да и языком он стал владеть хуже, с трудом собирая фразы. – Эрос? Это же бог любви, болван.
– Знамо дело.
– Так что же шепчешь на ухо? Никакой крамолы не нахожу.
– С Эросом они Валькирию и упоминали.
– Глупости какие-то!
– Могу поклясться!
– Глупости молодости, я хотел сказать, – приостановился Странников, неведомой силой его привалило к забору, и лёгкий Иорин не смог с ним справиться: ни оторвать, ни двигаться дальше не получалось.
– Не интересуетесь вы, молодёжь, ничем, – продолжал между тем Странников, делая мудрое выражение лица. – А надо читать и книги, и газеты. Алексея Максимовича, конечно, в первую очередь, но и эту самую Валькирию. Мысли у неё тогда были бурными, потому как сама молода и горяча. Насчёт того самого Эроса пролетарского она, естественно, опережает время. Но насчёт стакана воды – права. Слышал небось её теорию про стакан воды? – Странников упёрся в грудь Иорину. – Слышал, спрашиваю?