Красный олигарх
Шрифт:
— Продолжайте, — сказал я. — Что с остальной суммой?
Старик снова достал документы, и рассказ о финансовых схемах продолжился.
— Теперь о международных операциях, — Котов достал еще одну тетрадь, потрепанную, с пожелтевшими страницами. — Здесь самое деликатное.
Я подался вперед, морщась от боли в плече. Эта часть интересовала меня особенно — в девяностых вывод средств за границу был ключевым элементом выживания бизнеса.
— Основной канал — через Ригу, — старик говорил совсем тихо. — Там у нас счет в «Латвийском торговом банке». Формально он открыт на экспортно-импортную
— Как проводим деньги?
— Через три схемы. Первая — контракты на поставку оборудования. Завышаем стоимость импорта на сорок процентов, разница оседает на рижском счете. Вторая — экспорт металлоизделий в Прибалтику с занижением цены, разницу получаем там же. Третья — особая, через «Техпромторг» и их шведских партнеров.
Он показал сложную схему движения средств. Я невольно усмехнулся — точно такую же мы использовали в 1996-м, только вместо Риги был Кипр.
— Теперь о работе с нашими… партнерами, — Котов перешел к следующей тетради. — Здесь целая система, по уровням и категориям.
Он развернул сложенный лист, где аккуратным почерком были расписаны ежемесячные выплаты.
Первый уровень — районные власти. Председателю райисполкома — восемьсот рублей через кассу взаимопомощи профсоюза. Секретарю райкома — тысяча двести, но через образовательный фонд при заводском клубе. Районным налоговикам — по пятьсот, оформляем как премии за консультации.
Второй уровень — городской. Тут сложнее. В ВСНХ у нас куратор, товарищ Сергеев — принципиальный коммунист, взяток не берет. Но у него дочь учится в балетном училище, а там с инвентарем проблемы. Мы помогаем училищу — закупаем зеркала, станки, пианино.
Я кивнул. Как в девяностых — самые честные чиновники часто соглашались на «помощь социальным проектам».
— В Московском совнархозе проще — там через научно-технический совет. Оформляем договоры на экспертизу проектов. По пять тысяч в месяц на всех. В ГПУ…
— А что в ГПУ?
— Особая статья. Там наш куратор, товарищ Рожков, предпочитает натуральный обмен. Мы делаем для его дачного кооператива металлические изделия — ворота, решетки, печные дверцы. Плюс иногда помогаем с дефицитом — достаем импортные вещи через рижский канал.
— Третий уровень? — уточнил я.
— Самый важный — министерский. Но там все через Торгово-промышленный банк. У них есть специальный отдел для работы с промышленностью. Мы покупаем их ценные бумаги по особому курсу. Они обеспечивают общее благоприятствование.
Старик достал еще один документ:
— Теперь о резервах. Наличность храним в трех местах. Основной тайник — в подвале второго цеха, за фальшивой стеной в котельной. Там около шестидесяти тысяч золотом, николаевские империалы и полуимпериалы, плюс пачка новых червонцев и немного иностранной валюты. Второй — у меня дома, в тайнике за изразцовой печью, еще сорок тысяч. Третий — в сейфе на квартире у нашего юрисконсульта, на черный день.
— А за границей?
— В Риге — тридцать тысяч долларов, в Стокгольме — около двадцати тысяч фунтов стерлингов. Еще есть счет в Берлине, но он законсервирован после той истории с «Металлоимпортом».
Я
— Что с текущими проблемами?
— Три узких места, — Котов снял пенсне и устало протер глаза. — Первое — в налоговой инспекции новый ревизор, требует увеличить официальные платежи на тридцать процентов. Второе — в ГПУ появился еще один куратор, намекает на необходимость «тесного сотрудничества». Третье — новый представитель ВСНХ в комиссии по тяжелой промышленности.
— Это который принципиальный?
— Да, товарищ Николаев. Фанатик идеи, взяток не берет категорически. Но… у него брат работает в Промышленной академии. Собирается ставить какие-то опыты по электрометаллургии. А с оборудованием там…
Я понимающе кивнул. Наука всегда нуждалась в финансировании — что в двадцатых, что в девяностых.
— Василий Андреевич, последний вопрос — кто еще знает все детали?
— Полностью — только я. Семен Артурович — процентов тридцать, не больше. В бухгалтерии три девушки знают фрагменты, но не видят общей картины. А в целом…
Он замолчал, прислушиваясь к шагам в коридоре. Когда они стихли, закончил:
— В целом система построена так, что каждый знает только свой участок. Как в церковной исповеди — только священник знает все грехи прихожан.
— Спасибо, Василий Андреевич. Оставьте документы, я изучу подробнее.
Когда главбух ушел, я откинулся на подушку, прикрыв глаза. Голова кружилась от обилия информации, но картина складывалась знакомая. Разница между эпохами оказалась не так велика — те же схемы, те же методы, те же человеческие слабости. Только суммы другие, да названия организаций изменились.
Я достал блокнот и начал записывать первые мысли. Опыт работы с черной бухгалтерией в девяностых теперь мог очень пригодиться в 1928 году. В конце концов, деньги всегда остаются деньгами — меняются только способы их сокрытия.
Потом закрыл глаза, раздумывая о том, как бы использовать ситуацию, в которой очутился. Серьезно я до сих пор ее не воспринимал, мне казалось, что я очутился в какой-то компьютерной игре, где надо проходить уровни все более высокой сложности.
Утром, когда первые лучи январского солнца едва пробивались сквозь заиндевевшие окна частной клиники на Малой Якиманке, я объявил доктору Савельеву о своем решении покинуть лечебницу. За окном морозный воздух окрашивал краснокирпичные особняки в розоватые тона, а редкие извозчики на санях уже начинали свой ежедневный маршрут.
— Помилуйте, Леонид Иванович! — воскликнул Савельев, в волнении теребя потертую цепочку пенсне. На нем был добротный, но явно довоенный сюртук с потертыми локтями и накрахмаленная рубашка с высоким воротничком «стойкой». — Какая может быть выписка? Вам минимум неделю нужно лежать под наблюдением.
Анна Сергеевна, одетая в белоснежный халат и кружевной чепец (явно не советского производства), осторожно меняла повязку. От нее пахло духами «Северный» от Брокара — еще один отголосок ушедшей эпохи. На тонком запястье все также поблескивали часики «Буре», необычная роскошь для медсестры.