Красный вал
Шрифт:
Однако, пора было с этим делом покончить. Во вторник, около пяти часов, Кассель встретил лейтенанта. День был серый и скучный. Место было пустынное. На фоне серой мглы яркий мундир офицера бросал красное пятно. Кассель побледнел и нащупал в карманах револьвер и кинжал. Офицер не оборачивался. Чем ближе он подходил, тем спокойнее себя чувствовал почему-то Кассель, как будто не сознавая, что идет на убийство. Напротив, у него было чувство, точно он идет исполнить нечто очень важное и нужное, в голове что-то ритмически стучало, затемняя мысль, и отдавало его в руки инстинкту. Лейтенант был уже в нескольких шагах. Кругом никого, мгла всё сгущалась. Другого такого случая не представится. Альфред выхватил кинжал; отточил
— Он меня не видел, — мелькнуло в голове Альфреда, и он ощутил какую-то холодную радость и даже что-то, похожее на сострадание; возможно, что второго удара он бы и не нанес убитому, но тело последнего вдруг вздрогнуло в предсмертной конвульсии. Тогда Альфред докончил свое дело.
— На помощь, — чуть слышно простонал лейтенант каким-то призрачным голосом, и затем послышался его предсмертный хрип. Кассель бросился бежать, но, едва отбежав, остановился и огляделся во все стороны: офицер лежал неподвижно, на дороге не было видно ни души.
— Он меня не видел. Никто меня не видел.
Челюсти Альфреда тряслись, холодный пот выступил на шее, зубы стучали, и он удивлялся, что он так спокоен. Взобравшись к самому краю обрыва, он осмотрел свой кинжал. На нем было мало крови, он обтер его о землю. Он пошел дальше, шелест травы под ногами раздражал его; всюду кругом ему мерещился образ убитого лейтенанта; он видел его идущим под рыжеющей листвой деревьев, видел падающим и трепыхающимся, как зарезанный баран; он бежит, и трава шелестит под его ногами.
— Он мертв, он мертв, — шептал антимилитарист.
Но в каждом прохожем ему чудился будущий свидетель его убийства, каждый встречный полицейский приводил его в содрогание. Наконец, он добрался до дому и, запершись в своей комнате, грохнулся в кресло, совершенно разбитый. Он зевнул, как зевает дикий зверь в своей берлоге, но покой ему не давался.
Только в первую минуту совершонное им преступление как-то заволоклось туманом, казалось совершонным когда-то давно. Сейчас же, напротив, оно выступило ярко и ясно, со всеми ужасными деталями; ему чудилось, что он снова вонзает свой кинжал в мягкое тело, что человек, им убитый, катится по полу, приподнимается с земли, из-под пола. Кассель дико озирался, не смея взглянуть в окно, и дрожащим старческим голосом твердил одно:
— Он меня не видел. Никто меня не видел.
— Я теряю время, — вдруг спохватился он, и, выхватив кинжал, стал его обмывать. Потом вымылся сам, снял сапоги, надел туфли.
Это все несколько успокоило его, привело в порядок его мысли; он стал готовить себе "защиту". Лгать надо будет только в самых мелочах, потому что нельзя предвидеть все случайности, и легко можно попасть в ловушку, поставленную хитроумными судьями и следователями. Он начал сам себе рассказывать о своей прогулке в этот день. Все шло гладко до того момента, как он вышел на бульвар. Тут как-то навязчиво на него стала налезать казарма, пост, лейтенант на покрытой грязью дороге, и он никак не мог придумать описания той, другой, фиктивной дороги, по которой он, яко бы, шел. Вдруг он почувствовал страшную жажду и залпом выпил три стакана воды. Мысли его стали тяжелыми, он перестал чувствовать себя таким, каким он был прежде, до убийства; всё в нем разладилось; всё развалилось, как стены рухнувшего дома; ему стало страшно. Он уже не будет ходить, как прежде, думать, как прежде, спать, как прежде…
— Но ведь я поступил, как надо. Если бы другие поступали так же, армия была бы давно упразднена.
Еще сегодня утром он чувствовал себя молодым и полным радужных надежд, теперь он старик и невыносимо страдает; смерть, о которой
И он начинал ненавидеть себя за то зло, которое сам себе сделал. Он любил свою жизнь, простую, размеренную, молодую, и вдруг эта катастрофа.
Альфред вздохнул и посмотрел в свое маленькое окошечко. Там, в пространстве, в этих казармах, на фабриках, заводах, шла та же жизнь, что и вчера. А он думал об одном: "Когда нашли они "его" тело? Куда они "его" унесли?"
Ему чудились жандармы, полицейские, судебные следователи. И все они искали Альфреда Касселя. Ему уже чудилось, что в дверь его стучат и кричат: "Именем закона…" Тогда — конец.
Его бросало в жар и в холод. Надо спрятать кинжал и револьвер. Но, ведь, это не поможет, его выдаст продавец, у которого он покупал это оружие. Вдруг он вспомнил о том, что на сырой земле могли остаться следы его сапог, рядом с трупом лейтенанта.
— Эти ботинки надо уничтожить, — простонал он.
Он схватил их, завернул в газету, надел новые ботинки и собрался итти.
И вдруг, он остановился, он не решался выйти. Ему было страшно показаться на лестнице, встретиться с каким-нибудь жильцом, увидать швейцариху. Но он, все-таки, собрался с духом и пошел.
Каждый раз он собирался выбросить в глухом месте свои ботинки; ему казалось, что кто-то за ним следит и, как только он их бросит, этот кто-то их подхватит и унесет как улику против него. Наконец, он очутился в своем глухом месте, около какой-то свалки; ночь уже совсем опустилась, было темно и пустынно, он сделал над собой усилие, закрыл глаза и кинул ботинки через забор. Покончив с этим, он пустился бежать, пока, наконец, не вышел на улицу.
Некоторое время он бродил по улицам в каком-то полусознательном состоянии. Новая эмоция привела его в себя: надо обедать. Есть ему не хотелось, противно было и думать об обеде, но его отсутствие могло быть замечено в ресторане. И опять он сделал над собой усилие и вышел на ярко освещенные улицы. Они казались не так страшны, как он ожидал, и он, уже несколько успокоенный, вошел в свой ресторанчик.
Поклон одного из завсегдатаев ресторана, приветливая улыбка хозяйки были ему особенно приятны, и он поспешил занять свой любимый стол. Мысль, что для всех он все "тот же" и такой же человек, как и все другие, радостно его взволновала. Он заказал себе легкий обед и выпил стакан чистого вина для бодрости: алкоголь дал ему аппетит, и он успешно с'ел свои котлеты, сунул в карман жилета два сухаря и вышел с сознанием человека, исполнившего свой долг. На улице ему снова стало не по себе. Вдруг ухо его резнул крик:
— "Пресса", покупайте "Прессу"… последнее сенсационное известие.
Он поспешил купить газету. Буквы запрыгали в его глазах. Он с трудом разбирал подзаголовок.
— Телеграммы из Алжира. — Убийство офицера близ фортов.
Прочесть описание убийства он решился с трудом.
"Ужасное преступление совершено сегодня днем в нескольких шагах от казарм. Удар был нанесен так ловко, смело и метко, что приходится предположить, что это дело рук человека опытного. Жертва преступления — лейтенант Шассанг десятого линейного батальона, — был блестящим офицером с большим будущим. Убийца нанес ему три удара ножом или кинжалом, в спину. Два из этих ударов были смертельные, и можно предположить, что смерть наступила быстро, быть может, даже мгновенно. На земле около трупа видны следы сапог убийцы, но, к сожалению, дальше они исчезают. Причина убийства пока неизвестна. Врагов лейтенант Шассанг не имел; как начальник, он был строг, но никого не наказывал и никакой грубости по отношению к своим подчиненным себе не позволял. На убитом найдены часы и бумажник в неприкосновенности, так что, очевидно, убийство совершено не в целях грабежа.