Красобор
Шрифт:
— Клянусь моей правой здоровой рука, что ты сказал правда! — воскликнул Курт Пильцер. — Нельзя, чтобы все — как это у вас говорят? — О, вспомнил, мохом поросло. Нельзя! Большая боль нельзя забывать.
— А помнишь, Курт, как мы здесь воевали? — Цыбульский задумчиво посмотрел вдаль. — Как трижды штурмовали эти самые Бородовичи?
— О, я всё отлично помню, Андрей! Особенно последний штурм. Пулеметы эсэсовцев — та-та-та! — прижали нас к земля, атаке капут, захлебнулась, в моя винтовка пулей приклад расщепило. А ты, Андрей, вскочил
— Было, Курт, было… В этом штурме мы размели гарнизон Бородович, хоть и хлопцев наших полегло немало.
— А я себе новенький «шмайсер», автомат, добыл.
— Помнишь, Курт, как мы с тобою возле деревни Чикуны на колонну гитлеровцев наткнулись?
— О, майн готт! Мой бог! Мы чудом спаслись тогда.
— Помнишь, бросили фурманку и лататы по кустам? Добежали до леса и только там попадали на землю. Над головами нули тиу да тиу, а ты осмотрелся, что котелок твой автоматной очередью иссечен, и ужас как разозлился! Прямо беда.
— О, так! Это был отличный котьелок. Из него я всегда ел с большой аппетит!
— Ты и с миски потом неплохо хлебал.
— О! У меня был партизанский аппетит!
— А помнишь, как тогда возле Чикунов было? Я тебя за полу шинели хватаю, в лес тащу, кричу в ухо: «Ты куда?! Ошалел?! Нас двое, а их с полсотни!» А ты рвешься назад и орешь: «За такой котелок я всю полсотню…»
…Бывшие партизаны говорили и говорили за столом, вспоминали бои, походы, пережитое. И чай их остывал, а тетя Ксения уже не упрашивала попробовать прошлогоднего малинового варенья или свежего медку. Она тоже забыла про чай и давай вместе со всеми вспоминать.
Алесик слушал-слушал, потом слова начали долетать до него отрывками и словно издалека. Он стал тереть глаза, но ему все равно казалось, что за столом две тети Ксении — одна большая, взрослая, пожилая, а другая маленькая — и много-много людей, знакомых и незнакомых.
— Уснул, Алесь? — наклонился над ним папа.
Алесик не ответил, прижался к теплой и сильной отцовской руке.
— Бойцам тоже отдых нужен, — заметила хозяйка.
Папа встал, взял Алесика на руки и понес в комнату, где им была послана постель. Одна на двоих.
— Папка, а где ты так долго был? — спросил в полудреме Алесик. — Я тебя ждал-ждал…
Отец раздел сына и ответил:
— Мы поехали в лес и искали спрятанные там партизанские документы. Которые перед прорывом блокады закопали.
— Нашли? — тихо спросил Алесик, не раскрывая глаз.
— Нашли, сынок, и документы, и…
Больше Алесик ничего не слышал. Он спал.
Это пока тайна
Так всегда бывает: надо в школу идти, так спится, вставать неохота. А сегодня и поспать бы можно — нет, сам проснулся, и ни за что глаза снова закрываться не желают.
Вчера вечером сидеть бы Алесику да слушать, слушать воспоминания партизан, так
Зевнул, вспомнил, что нынче праздник в Красоборе. И даже остатки сна исчезли. Ни в одном глазу их больше не было. Но Алесик чувствовал, что вставать рано.
За раскрытым в сад окном, за яблонями, всходило солнце. Его луч прошелся по узорчатой гардине, которая качалась под легким утренним ветерком, и удобно улегся под потолком на голубых полосках обоев.
Алесик прислушался. Где-то далеко урчал трактор. И еще какой-то незнакомый гул ворвался в комнату. Алесик даже перевернулся на живот, чтобы лучше расслышать этот звонкий, как от заводской пилы, но более ровный и широкий звук. Перевернулся он, наверное, слишком резко, отчего пружины в кровати заскрипели.
Раскрыл глаза папа. Алесик давно уже удивлялся тому, как просыпается отец. Спит-спит и вдруг открывает глаза. Сразу. А дышит ровно, как и до этого. Не шевельнется, и смотрит спокойно, все понимая. Будто и не засыпал вовсе. И не поймешь: спал он до того или просто лежал с закрытыми глазами.
— Папка, что это гудит?
Отец ответил сразу, будто давно ожидал вопроса Алесика:
— Моторы электродоек. Где-то за рекою, в деревне, ферма, и там утром коров доят.
— Папа, что вы вчера в лесу делали?
— Я же тебе рассказывал.
— Спать крепко хотелось, не помню.
— Искали спрятанные во время блокады документы.
— Нашли?
— Часть отыскали.
— А блокада — это что?
— Блокада… — отец посмотрел на часы. — Слушай, Алесик, впереди нелегкий день. Может, соснем еще чуток, а уж потом про блокаду, а?
— Не-е, я не хочу в такой день спать. Лучше расскажи про войну. Ты давно обещал.
— Гм… Может, ты и прав. — Отец задумался. — Пожалуй, так. Действительно, в такой день никак нельзя долго спать… Блокада… Ты спрашиваешь, что такое блокада… Представь огромный лес.
— Красобор?
— Да. В лесу партизанская бригада. А вокруг фашисты. Окружили партизан. С каждым днем труднее и труднее отбиваться партизанам. Кончились продукты. Сначала съели лошадей, которые еще в обозе были. Соли, хлеба и муки не было даже раненым. Воду брали из болота.
— Папка, вода же в болоте грязная?
— Для нас, сынок, она была самой чистой и целебной. Только бы была. Когда кончилась конина, начали есть кору с сосен, ягодник, стали варить бульон из солдатских ремней. Трудно было, очень трудно. Но заставить нас сложить оружие фашисты так и не смогли. После многих атак они выбили бригаду на Сухую Гору, отрезали от болота.
Жажда была страшнее голода. Мы добывали воду в ложбинке, в прокопанной ямке. Ржавая вода пополам с грязью находилась только на дне и, выбранная, набегала очень медленно. Ее, процеживали через гимнастерку и оставляли лишь для тяжелораненых да станковых пулеметов. Остальные партизаны лизали ночную росу с черничника.