Красобор

Славкович Даир Федорович

— А ягоды? Надо было есть ягоды! Они кисленькие, и враз пить перехотелось бы!

— Ягоды, сынок, все, даже зеленые, мы съели еще в самом начале блокады… Пробовали с боем прорваться назад, к болоту — не вышло. Каждый день над нами кружил фашистский самолет-разведчик — «рама». После него прилетали бомбардировщики с черными крестами на крыльях и грязно-желтых фюзеляжах и сбрасывали на лес бомбы.

Но мы старались обмануть врага. На едва приметных бугорках строили окопы и траншеи. Где слегка маскировали, а где и так оставляли.

— Немцы

же их могли заметить с самолетов!

— А нам того и надобно было. Это не настоящие укрепления были, а ложные. Немцы их засекали, а потом старательно бомбили с воздуха, обстреливали минами да снарядами.

— А как же партизаны?

— Мы в то время находились в хорошо замаскированных щелях и блиндажах совсем в другом месте. И когда каратели, полагая, что партизанам капут, почти спокойно шли считать убитых, поднимать над Красобором фашистский флаг, мы со своих замаскированных позиций такой капут им устраивали, что они бросали оружие и убегали, кто как мог.

— Но фашисты же видели, откуда вы стреляли?

— Конечно, видели. Они не дураки были. И все же, пока прилетали самолеты, мы меняли оборону. И они вновь бомбили и обстреливали пустое место.

— Здорово!

— Не так это легко все было. Бойцы устали до невозможности, были исхудалые и изможденные. А нужно было не только вновь и вновь отбивать атаки фашистов, но и строить новые и новые укрепления, траншеи, блиндажи, ремонтировать разрушенное взрывами. Да и потери мы все же несли.

Вышла со строя партизанская рация. Командование посылало разведчиков через кольцо окружения в другие бригады. Но никто из посланных назад не возвращался.

Каратели установили громкоговорители и на весь лес кричали, чтобы партизаны сдавались, обещали дать хлеб и сколько хочешь воды. Говорили, что все равно никто не вырвется из «кольца смерти».

— Неужели вы поверили?

— Ну что ты! Цену фашистскому вранью все хорошо знали. Видели своими глазами, что они с советскими военнопленными делали. А к партизанам у гитлеровцев была особая жестокость. К тому же закон был у нас: партизан живым врагу не сдается. Последняя пуля, граната — себе. Но вот вопрос: и умирать ни за что ни про что в фашистской ловушке никто не хотел.

Смотрели на небо: хоть бы дождик пошел. А на том небе, как нарочно, ни облачка.

— Папочка, подожди…

В горле Алесика все пересохло. Он закрыл глаза. И сразу перед глазами встал не виданный никогда Красобор, обожженные взрывами и иссеченные осколками деревья. Он услышал: «Рус партизан, сдавайса!» А партизаны лежат, молчат, сжимают автоматы и пулеметы с наполовину пустыми дисками и слизывают почерневшими губами капли утренней росы с уцелелой травы и истоптанного, обожженного ягодника. Солнце встает над лесом горячее и беспощадное.

Алесик прижался к отцу — крепко-крепко!

— Что ты, сын? — встревожился отец. Он приподнялся на локте и посмотрел на Алесика: — Может, тебе еще рано про такое рассказывать?

— Рассказывай, папочка, рассказывай! Прошу тебя! Я уже большой, ты

все-все мне рассказывай! — Алесик прижался щекой к сильной отцовской руке и вновь начал умолять: — Пожалуйста, папка, продолжай. Я тебя очень, очень прошу!

— Ну хорошо… Хуже всего было то, что у нас кончались патроны и гранаты. А снарядов да мин давно уже не было. Командование бригады решило: закопать пушки и минометы, чтобы не достались врагу, а самим разделиться на маленькие группки и прорываться. Так мы и сделали.

— Так же вокруг фашисты были!

— Да, мы шли на верную смерть. Но выбора не было… В нашей группе семеро оказалось, в том числе командир бригады.

— Папка, ты же говорил, что в отряде «Мститель» воевал?

— Это в самом начале. А во время блокады я уже в бригадной разведке был… Так вот, перед отходом собрали документы, списки партизан, связных, а также тех, кто врагу помогал. Все это в две большие оплетенные лозовыми прутьями бутыли затолкали. Заткнули, смолой залили. И закопали — одну при мне, под пнем, вблизи старого дуба. Приметное место было. Разумеется, замаскировали травою, разным лесным хламом забросали. Потом знамя бригады сняли с древка. Командир гимнастерку — с себя, обкрутился знаменем, вновь оделся.

Патроны, гранаты поделили и поползли.

Поначалу тихо было, потом вдруг справа застучали пулеметы, началась частая пальба. Мы поняли, что одна из групп наткнулась на врага и ведет свой последний бой.

Услышали стрельбу и в других местах. А у нас пока тишина, хоть по времени догадываемся: ползем через расположение немцев. Ползли гуськом, один за другим. Первым Курт, за ним почти рядом я, чуть сзади за нами остальные. Командир со знаменем в середке. Ползли, ползли, и вдруг слева: «Хальт!» Стой, значит, по-ихнему. И просто над нами ракета. А потом как секанут из пулемета длиннющей очередью!..

Отец умолк, задумался. Алесик ожидал, боясь потревожить.

Наконец, отец вздохнул и продолжил:

— …Мы с Куртом забросали гранатами тот пулемет. Но тут такое началось! Со всех сторон стреляют, пули трассирующими огнистыми пунктирами ночь прошивают. Курт вправо подался, я за ним. Вдруг он спрашивает: «Где командир и остальные?» — «Не знаю», — отвечаю ему.

Мы тогда с Куртом назад. Стрельба вроде слабеть стала. Немцы впотьмах не осмеливались прочесывать лес. Да и бесполезное это дело… Нашли мы командира и еще двух наших. Все трое были убиты первой пулеметной очередью.

Меня душили слезы. Я никак не мог поверить в смерть нашего комбрига.

«Мы отомстим! — Курт положил мне на плечо свою широкую ладонь. — А пока надо гранаты и патроны у геноссе взять. И автомат командира. Это последний подарок товарищей нам. И наказ отомстить!»

Я стащил с себя гимнастерку и обвернулся знаменем бригады, так же, как это сделал командир час назад. Знамя было теплое от его тела и с одной стороны влажное и липкое. Я догадался: кровь комбрига.

Курт почувствовал, как дрожат мои руки, и помогал мне.