Краткая история Германии
Шрифт:
На уровне промышленности вышеперечисленным организациям соответствовали Центральный союз немецких промышленников и наряду с ним основанный в 1895 г. Союз промышленников. Первая из названных организаций представляла интересы экспортеров, вторая — тяжелой промышленности.
Так возникали все экономические и общественные группировки, вплоть до рабочих профсоюзных организаций — социал-демократических «свободных профсоюзов» и католических «христианских профсоюзов». Все вместе они представляли собой сложные, в высшей степени заорганизованные образования, объединенные в отраслевые и центральные союзы, рядом с которыми вырисовывалась густая сеть экономических объединений со множеством картелей в сфере производства, сбыта и цен. В отношениях между ними, как и между партиями, преобладало взаимонепонимание, т. е. глубоко укоренившаяся неспособность к социальному и политическому компромиссу. Там, где был бы необходим common sense [40] или обращение к ценностям более высокого порядка, в общественной системе господствовала заряженная идеологическими стереотипами борьба всех против всех. Система несла на себе отпечаток имперско-немецкого национализма. Он проникал глубоко в ряды рабочего движения, несмотря
40
Здравый смысл (англ.).
Однако этот национализм становился бледным и пошлым. С основанием империи исчезла утопия, придававшая двум поколениям немецких патриотов как смысл и масштаб политического действия, так и идентичность, а место утопии заняла экономика. Чего не было, так это буржуазной культуры common sense, общепринятых обычаев и само собой разумеющихся процедур, регулировавших политическую культуру западных соседей Германии. Кроме того, отсутствовала объединяющая идея, которая указывала на будущее, выходя за границы современности.
Существовала, таким образом, лишь одна инстанция, которая была в состоянии уменьшить остроту достаточно драматичной общественной ситуации, фокусируя на себе все усилия по разрешению конфликтов, включая проблемы общественного сознания и идентичности. Речь идет о государстве, прусско-германском авторитарном, управляющем, воспитывающем и распределяющем государстве, которое заявляло о своей ответственности за всех и вся, от социального попечения до порядка на кладбищах. Его институты, его управленческий аппарат и прежде всего его армия служили идеологии, возвышавшейся над противоречиями интересов, имевшимися в обществе, и представлявшей идею всеобщего благополучия. Это была в корне антидемократическая, авторитарная идея. И роль государства оказывалась масштабнее, чем роль существовавшего народного представительства, рейхстага, который считался местом болтовни и распрей и потому обладал малым авторитетом. По словам одного консервативного политика, император должен был иметь возможность в любой момент распустить парламент с помощью лейтенанта и десятка солдат. Насколько глубоко укоренился образ «государства-отца», стоящего над безответственным народом и его распрями, не в последнюю очередь демонстрировала немецкая социал-демократия, которая претендовала на осуществление крупного контрпроекта по отношению к этому государственному образованию. На деле же она как по духу, так и по структуре предельно копировала государственную организацию.
Нет худшего врага для нас Невежества народных масс.Это не девиз прусской канцелярии, а слова из социал-демократической «Рабочей Марсельезы».
Глубокие трещины, прошедшие по вильгельмовской Германии, просматривались и в тех областях, которые наряду с блеском и славой оружия составляли славу империи — в науке и искусстве. В сфере культуры эпоху характеризовали резкие противоречия: академизм и помпезность — с одной стороны, авангард — с другой. Никогда антагонизмы не проявлялись так отчетливо. Например, Новая ратуша в Ганновере, выполненная в стиле необарокко, появилась тогда же, когда и конструктивистский турбинный зал работы Петера Беренса в Берлине или фабрика «Фагус» в Альфельде, спроектированные Вальтером Гропиусом, — легкое и светлое функциональное сооружение из стекла и стали. В конце XIX–XX вв. получил развитие стиль модерн, скорее выражение кризиса, нежели средство его преодоления, явление, не имевшее перспектив творческого развития.
В живописи доминировали, с одной стороны, академические мэтры изобразительного искусства, которым покровительствовал двор, например Антон фон Вернер или Ханс Макарт. Пышность и фотографическая точность работ этих живописцев почиталась высшей добродетелью. С другой стороны, заявили о себе художники-авангардисты, приверженцы мюнхенского, венского и берлинского «Сецессионов», групп «Голубой всадник» и «Мост». Такие художники, как Франц Марк, Густав Климт и Макс Либерман, представляли модерн. Две тенденции, символами которых служили Вагнер и Брамс, противостояли друг другу и в музыке. Иоганнес Брамс, приверженный традиции протестантской самоуглубленности, идущей от Шюца и Баха, пытался соединить выразительные способности романтизма со строгостью формы, свойственной старой полифонии. Современники считали его музыку «академичной». На другом полюсе возвышалась фигура Рихарда Вагнера, который стремился осуществить прорыв к целостному художественному произведению и уже начал отказываться от традиционных музыкальных форм. Вагнер был одним из великих революционеров в истории музыки (кстати, в 1848 г. он стоял на баррикадах в Дрездене), но постоянно растущая часть его массовой аудитории ложно интерпретировала творчество композитора в реакционном духе, чему способствовал историзирующии и героизирующий материал для сюжетов его опер. Вслед за обоими этими гигантами в истории музыки на одной стороне появились поздние романтики, Ферручо Бузони и Антон Брукнер, на другой — новаторы Густав Малер и Рихард Штраус. Обеим линиям развития было суждено снова соединиться в смелой музыке Арнольда Шёнберга. Правда, Вагнер пользовался благосклонностью сильных мира сего — баварского короля Людвига II, а потом и Вильгельма II, охотно видевшего в себе нового Лоэнгрина. Напротив, Рихарда Штрауса он не осилил. «Для меня это не музыка!» — заявили их величество и в 1910 г. возмущенно покинули еще до окончания спектакля берлинскую премьеру оперы «Кавалер розы».
Столкновение традиции и современности происходило повсеместно. Такие драматурги, как Герхарт Гауптман или Георг Кайзер, вторглись на сцену театра классического репертуара. В области литературы противостояли друг другу, словно разделенные столетиями, такие фигуры, как крайне консервативный Теодор Фонтане и экспрессионистски настроенный, еще студентом погибший в результате несчастного случая, поэт Георг Хайм. Подъем и упадок уравновешивали друг друга, но эпохе было свойственно глубоко укоренившееся ощущение того, что мир и общество полностью изменятся в течение самого короткого времени. Ощущение это болезненно подрывало буржуазное благополучие вильгельмовского государства. Карл Маркс и Фридрих Энгельс, а вслед за ними крупные и менее выдающиеся мыслители-социалисты пророчили социальную революцию, «большой крах» (Вильгельм Либкнехт) еще при жизни поколения. Фридрих Ницше постулировал «переоценку
Среди буржуазной молодежи, воспринимавшей belle epoque [41] как время мещанской пресыщенности, бездуховной мании величия, новые пророки нашли массу последователей, В отличие от поколения родителей, пережившего основание империи и теперь взиравшего на политические и материальные успехи Германии, преисполнясь гордости и повторяя вслед за императором «Достигнуто!», большая часть молодежи ни в чем не была убеждена так, как в пустоте и лживости вильгельмовского государственного строя. То, что происходило в умах и душах этого поколения, абстрактно можно описать как ответ на насильственные общественные и технические изменения индустриальной эпохи, Шок, вызванный ими, наступил с опозданием, и реакцией стала паника, отчуждение, «утрата баланса равновесия» (Verlust der Mitte) (Ханс Зедльмайр). Поиск серьезных альтернатив вел к радикальным выводам. Намечался резкий отход от ценностей родителей — либеральность, умеренность, формы общественного бытия, вера в разум и добро, буржуазную цивилизацию подвергались полному отрицанию, Родители были консерваторами, национал-либералами или свободомыслящими, сыновья и дочери становились националистами, социалистами или нигилистами, а то и примыкали к различным молодежным движениям, например к «Перелетным птицам» [42] (образовано в гимназии берлинского района Штеглиц). Совершая бегство от мрачной действительности, молодежь демонстрировала презрение к политике вообще вместе с относящейся к ней культурой. Эксперименты с антибуржуазной культурой расцвели пышным цветом: возникали колонии и коммуны, причем друг друга уравновешивали антимеркантильное воодушевление искусством, требование общности, характерное для молодежного движения, и аграрно-романтические черты. От Монте-Верита под Асконой до Ворпсведе [43] и Эмсланда расцветали сообщества, в которых предполагалось возобновить прежнее единение между человеком и природой. Анархистские, проникнутые идеями реформ повседневной жизни, и антропософические оазисы соперничали друг с другом за создание нового человека, и все это имело полнокровный, живой характер. Цивилизационное пресыщение, ожидание чего-то совершенно нового — такая почва, формировавшая духовную позицию, должна была облегчить буржуазной молодежи в августе 1914 г. выступление в поход, движение в ожидаемый апокалипсис.
41
Прекрасная эпоха (фр.).
42
«Перелетные птицы» — молодежное туристское движение в Германии перед Первой мировой войной и в годы Веймарской республики. Движения немецкой молодежи, получившие распространение в 1900–1930 гг., стремились создать новый стиль жизни, особенно с помощью туризма, любительского искусства, народной музыки и танца.
43
Ворпсведе — поселок на Северном море, где много лет жил художник Генрих Фогелер (1872–1942), один из видных представителей экспрессионизма.
Академической живописи Антона фон Вернера или Вильгельма Блайбтроя» которую ценило и поддерживало государство, противостояли новые художественные течения, получавшие стимулы для развития г прежде всего из Франции, например символизм, импрессионизм, модерн. Основанные в 1892 г. в Мюнхене и в 1898 г. в Берлине «Сецессионы» были союзами художников, в которые входили такие представители модерна, как Ловис Коринт, Франц фон Штук и Макс Либерман. Выполненные ими выставочные плакаты в своей стилизованной простоте представляли собой осознанный контраст с «вильгельминизмом».
Развитие немецкой тяжелой промышленности создало основу для экономического подъема Германии после 1871 г. По добыче угля Германии никогда не удавалось догнать своего экономического соперника Англию, но по темпам роста она сумела сравняться с США. Немецкая черная металлургия была обязана своим ростом как запасам угля, так и железной руде Лотарингии. В 1910 г. Германия, выплавив 14,8 млн. т стали, обогнала своих европейских конкурентов; производство стали в Англии составило в том же году 10,2 млн. т.
В основном это была та же молодежь, которая заполняла аудитории университетов и высших технических школ, которая могла претендовать на никогда прежде не наблюдавшееся мировое признание. А численность студентов росла непрерывно. Рост прекратился к 1860 г., но затем вновь взметнулся с 11 тыс. около 1860 г. до 60 тыс. накануне Первой мировой войны. В числе студентов было около 4 тыс. девушек, которых, правда, стали принимать в высшие учебные заведения на регулярной основе только с 1908 г. Образование, прежде всего высшее, было, как и прежде, входным билетом, обеспечивавшим доступ к привилегированным, более доходным и престижным в социальном отношении профессиям. Государство содействовало наблюдавшейся тенденции, ибо университеты, прежде всего расширявшиеся юридические факультеты, поставляли способных чиновников, а высшие технические школы — кадры, обеспечивавшие экономический подъем, который стал основой все возраставшей мощи и международного значения Германской империи.