Краткая история смерти
Шрифт:
— Так я тут и остался, — закончил мужчина. — Как вам сказать. Я только что прибыл и искал жилье, а вашему брату недоставало компании. Все сложилось.
— Он когда-нибудь рассказывал обо мне? — спросил Пакетт.
— О вас и вашей семье.
Пакетт вздохнул.
— Не понимаю, почему я должен этому радоваться. Я почти… и вот я здесь… — Он путался в собственных мыслях. — Знаете, я ведь даже сомневался, что он меня помнит.
— Он помнил. Вы не успели попрощаться, если не ошибаюсь?
— Лично? Нет. Мы с мамой как-то раз побывали на могиле, но я тогда был совсем маленький. Через некоторое время я просто перестал о нем думать.
Рассказывая, мужчина медленно мял пальцами картонный стаканчик, и теперь в руках у него был почти
— Попрощаться — это очень важно. Моя семья была рядом, когда я умирал.
— Вы болели?
— Лейкемия. Скверная штука.
— Сочувствую.
— Не стоит.
— Значит, ваша семья была рядом?
— Да. Хотите послушать?
И он начал.
Он сказал, что болел уже долго, прежде чем его отвезли в больницу.
— Почти три года. Обычно люди говорят, что хотят умереть дома. Но лично я был готов к больнице. Стерильные простыни, аппараты, все такое. Там казалось проще. В смысле, проще расстаться с жизнью. Меньше теряешь. Поймите, мне было больно. Причем давно. Я приготовился к смерти. Но когда я чувствовал, что ухожу, то замечал фотографии жены и сыновей на стене или кресло у комода и вспоминал, где оно было куплено, ну и так далее, тысячи других мелочей. Все равно что маленькие узелки, которые невозможно развязать. Наконец я решил, что если я собираюсь умереть, то нужно это проделать в незнакомой обстановке. Может быть, я привыкал к мысли о переходе в ту самую незнакомую обстановку. Не знаю. Короче, я попросил родных отвезти меня в больницу, и они согласились. Они молодцы. Они приходили по несколько раз в день, даже старший, который уже учился в колледже. Однажды он спросил — Клэй, это мой старший, — он спросил, верю ли я в загробную жизнь. Я не знал, что ответить. Я, конечно, слышал, что люди, мол, проходят сквозь туннель из белого света и видят на другой стороне распахнутые врата небес. Но я никогда не знал, как это понимать. Люди, которые выжили, чтобы рассказать нам о своем опыте, — это всегда по определению те, кто покинул туннель и вернулся… в общем, трудно объяснить почему, но я сомневался, что все действительно так. И все-таки продолжал размышлять. Знаете, в старину люди верили, что, если посмотреть в глаза покойнику, в них будет видно последнее, на что он смотрел перед смертью. Лично я всегда считал наоборот. Когда ты умираешь, зрение обращается в другую сторону, задом наперед, и ты видишь то, что приближается, а не то, что уже случилось. Так или иначе, я хотел по возможности ответить на вопрос Клэя. Я не знал, будет ли он в палате, когда я умру. Не знал, смогу ли поговорить с ним, даже если он окажется рядом. Поэтому я решил написать два письма. В одном говорилось, что после смерти вообще ничего нет, даже темноты, только сплошная пустота. Я положил его в красный конверт. А в другом написал, что все это правда — истории про туннель, про любимых людей, которые зовут тебя с той стороны, про рай и так далее. Я положил его в голубой конверт. Были и другие варианты, разумеется, но эти два казались мне самыми правдоподобными. Я ничего не хотел усложнять. Я сочинил стишок, чтобы не перепутать конверты. «Красный — ужасный, голубой — опять живой». Целыми днями я повторял про себя. Красный — ужасный, голубой — опять живой. Видите ли, я собирался выбрать в последнюю секунду, когда начну видеть задом наперед. Но я забеспокоился, что не смогу говорить, когда наступит время. Поэтому я попросил сиделку вложить мне в каждую руку по конверту. Я держал их крепко. В палате было окно, и я видел, как меняется небо над парковкой. Сначала солнце, потом звезды, потом снова солнце. Через несколько дней, вечером, я наконец умер. Как я уже сказал, собралась вся семья. Жена и оба сына. Я чувствовал, как приближается смерть. На сей раз никакие узелки меня не удерживали. Я выпустил один из конвертов, а второй стиснул что есть сил.
Пакетт был в восхищении:
— Который?
— Красный, — ответил мужчина. — Красный — ужасный…
Нижняя половина его лица слегка дернулась.
— Видимо,
Пакетт засмеялся:
— Да уж.
— Если бы мне довелось проделать это еще раз, я бы, конечно, выбрал голубой.
— Разумеется.
Оба замолчали. Прошло с полминуты, прежде чем мужчина склонил голову набок, и свет из окна упал на замасленные стекла очков, заигравшие десятками радужных пятен словно бабочкины крылья.
— О чем вы думаете? — спросил он.
— С чего вы взяли?
— Вы пощипываете переносицу. Это ваш «жест размышления». Вы сделали так, когда я упомянул про комиксы Натаниэля, и еще раз — когда я заговорил о сыне, и только что — опять. Я хорошо подмечаю жесты.
Пакетт опустил руки на колени:
— Я хотел… поблагодарить вас за то, что вы потратили на меня столько времени. Поверьте, не зря. Но мне пора идти.
Кушетка проводила Пакетта долгим скрипом пружин. Прежде чем он дошел до двери, мужчина сказал:
— Знаете, ваш брат был моим единственным близким другом в городе. Очень приятно, когда есть человек, которому можно рассказывать о себе. Я хочу сказать… заходите в любое время.
Он потянулся к Пакетту, как будто желая пожать ему руку, но когда тот шагнул навстречу, мужчина сунул гостю бывший стаканчик — маленький круглый шарик, до бархатной гладкости истертый пальцами.
— Выбросите, пожалуйста, — попросил он. — Там, возле лифта, есть урна.
Так о чем же думал Пакетт?
О почтальонах.
Точнее, о количестве почтальонов, которых он знал в жизни.
Еще одна группа людей, которых он забыл внести в список, хотя до сих пор отчетливо припомнил только восьмерых. Почтальона, который всегда просил показать удостоверение личности, когда Пакетт расписывался за посылку. И того, которого он однажды заметил в магазине покупающим ящик вина. И еще шестерых.
Пакетт не сомневался, что припомнит и других, когда позволит мыслям успокоиться. Должно быть, почтальоны пришли ему на ум после истории с письмами. А также сын, вторая жена и родители — люди, которые собрались бы вокруг его больничной кровати, если бы довелось.
Он изо всех сил старался не думать о них. Слишком тяжело…
На улице стало холоднее, чем час назад; пока Пакетт сидел в гостях, небо затянуло облаками. Шагая домой, он случайно услышал разговор двух мужчин лет тридцати, которые гадали, каким образом можно связаться с Лори. Это была популярная тема для разговоров в городе, хотя и не порождавшая никакой конкретной инициативы.
— Никто не пробовал столоверчение? — спросил один из собеседников.
— Это она может связаться с нами, но в обратную сторону спиритизм не работает. Слушай, я подумал: нужно собраться всем вместе и просто попытаться… ну, понимаешь… сосредоточить наши мысли. Гармоническое совмещение, типа того. Она верит в эту фигню. Ну или по крайней мере верила.
— Не понимаю, почему нельзя хотя бы попробовать спиритический сеанс, — мужчина заговорил пронзительным голосом киногероя, изображающего ужас: — «Они встают из могил!»
Пакетт миновал деревья, и вскоре голоса затихли вдали.
На автобусной остановке, на углу Джорджии и Шестьдесят пятой, мастурбировал какой-то парень с пятнами машинного масла на одежде, держа руку в кармане штанов. Пакетт припомнил человек двадцать автомехаников, хотя до сих пор не сомневался, что уже всех записал. Нужно проверить список, чтобы удостовериться.
Слепой пробирался по тротуару, вдоль дальнего конца поля для гольфа, дергая себя за бороду, как за веревку. Пакетт мог припомнить, самое малое, шестерых слепых.
Он почти дошел до дома, когда увидел Джойса, который выходил из ювелирного магазина, сгорбившись от ветра, бившего в лицо. Внезапно Пакетт ощутил сильнейшую усталость. Может быть, после долгой прогулки, или после разговора с учителем английского, или просто после постоянных размышлений о брате, — но меньше всего сейчас ему хотелось очередного бессмысленного спора.