Край воронов, или Троянский цикл

Лис Шарлотта

– Не получается у вас одновременно делать два дела, – твердил он Дедковскому и Дороганову, принимая от них справки из баскетбольной секции. – Фамилии ваши вечно на слуху, а в лицо вас стали забывать.

– Мы не успеваем, – достойно говорил Эмил, без нытья. – Поймите. Никто не понимает…

– Что делу время – понимают все. Только я ведь не спортсмен и из солидарности вам не подброшу запасной дипломчик.

– А в знак уважения к инакомыслящему? – вставил Дастан.

– Я уважаю людей, которые либо со всем справляются… (А когда авторитет уже заработан,

он начинает работать на вас!) Либо тех, которые умеют решать свои трудности. А вы ни к тем, ни к этим. Существуют ведь спортивные школы для целеустремленных в спорте людей… Что такое ваш спорт, я не понял – то ли призвание, то ли хобби, то ли протест колледжу, в который можно было и не поступать… Нервы ведь и сюда идут, а в итоге и здесь вы почти не появляетесь, и там меньше вклада – и везде впросак.

– А как же стремление к разносторонности? – настаивал Эмил. – Говорят же: «Было бы желание…» У вас, например, получается делать два дела.

– Одно из них уже на дело-то не похоже… Вышло прямо по мечте: стану я учителем и перестану делать уроки… А ради этого пришлось учиться 15 лет. Ты еще не живешь столько, сколько я учился. Я еще заодно и учиться научился! Забиваю теперь целые тексты в себя с первого раза, как в машину.

– А получается, что вы просто разрываете день между двумя заведениями. Это исключительно дело графика. А как насчет совсем разных занятий? – Дедковский реально уверен, что быть в списке поступивших – уже процесс в динамике.

– У меня хотя бы одно из другого вытекает, а у вас – только мешает сосредоточиться. Если ваша проблема, действительно, только во времени – то не следовало привязываться к учебным графикам и зависеть от других людей. Вы будете проявлять чудо света в совмещении своих занятий – а вас отчислят с первой сессии… В ваши годы полезно иметь вектор – к какой-то содержательной цели. Быть круче всех – разве цель? А уж пытаться реализовать ради этого с десяток приписанных себе профессий – и вовсе накладно!

– В одно врубиться – это же нажить безумство, говорить об одном и том же, умереть от неудовлетворенности в бесконечной череде потребностей. А остальные кончаться рядом с тобой от скуки.

– Не знаю, – честно признался Восторк. – Может, это стереотип? Я всю жизнь ничем кроме образования не занимался – а потом все восполнилось: и шмотки, и выпендреж, и вечеринки, и тренажерка, и природа – без побочных эффектов…

Возразить здесь было нечего. Пресловутая Восторкова раскрученность бередила раны всем…

Сидели на контрольной работе Звенец и Оддин и с тоскою подписывали «Леня» и «Дима» соответственно – в скобочках после своих общепризнанных в миру имен, одна только заглавная буква которых раздражала преподавателей и сбивала с толку администрацию.

– Почему Восторк Христофорович может свободно и повсеместно пользоваться своим прозвищем, а мы нет? – досадовал Звенец Самарко.

– А может оно и не прозвище, если с отчеством употребляется? – сомневался Оддин.

– Да уж хотел бы я иметь такое имя!! Но только «Восторг» – это

вовсе не имя…

– Там на конце буква «К».

– Дела не меняет. Ведь очевидна ассоциация.

На следующем этапе молодые люди подступили непосредственно к классному руководителю:

– Восторк Христофорович, – обратился Самарко. – А позвольте узнать ваше настоящее имя.

Один промолчал, он больше практиковал обращение на «ты», но при посторонних этого не афишировал. Препод невозмутимо подал паспорт – решительно во всем отличался он от других наставников.

– Чмейрков Восторк Христофорович, – прочитали ученики, едва не протерши глаза; впрочем, они были самодостаточными реалистами, чтобы вдруг не поверить глазам своим.

– А прозвище тогда у вас какое? – убитым голосом молвил Звенец.

– Немеркнущий, – представился Восторк.

… А в третьем часу дня в развивающей школе на учительском диване сидел Никита Дукатов и с выражением декламировал стихотворение по книжке. Из самого успешного ученика он обратился теперь просто в самого красивого, переоделся в обычную яркую толстовку с капюшоном и крупными белыми нашивками из области спортивной тематики, ерошил темную шевелюру коричневыми от несошедшего загара пальцами.

– И по слогам не можешь? – спросил Восторк Христофорович от шкафа, стоя спиной.

– Они какие-то сложные, – промычал Никита уже без всякого выражения.

– Нормальные слова. Ты их в устной речи тысячи раз произносил.

Никита совсем низко опустил голову, почти уткнувшись в книгу:

– А по порядку я их выучить никак не могу. Я, наверное, совсем неспособный.

– Мяч бросать проще?

– Не совсем легко, но если постоянно тренироваться, то получается все лучше…

– Со стихами так же, разве нет?

– Да, я стараюсь, но постоянно думаю, что я на баскетбол опаздываю. Я и так сейчас стараюсь больше, чем в начальной школе, только потому что вы… Я и задерживаюсь теперь из-за вас…

Восторк воздел руки и рухнул рядом с Никитой на диван:

– Этого только не хватало! Скорее уж я задерживаюсь ради тебя.

И почему, действительно, надо мучить его литературой, а самому мучиться над ним – оценить бы кругом по нолям да и отпустить с документами, не оставить, так сказать, свободы выбора… Классная дама этого несчастного между тем продолжает сидеть с блаженным выражением лица, наигрывая на гитаре.

– Не могу я так учить, – ярится Немеркнущий, от которого идет пар. – Следуют уроки своим чередом, надо задавать на дом, а при проверке только и слышишь: одни этюд в художественную школу заканчивали, другие после тренировки упали, третьи всей семьей в гости ездили и вернулись после полуночи… Занятые пуще меня в одиннадцать-то лет! Родственники, видно, опасаются, что скоро апокалипсис, и дети не успеют нажиться, а у меня от них конец света наступает немедленно…

– Дражайший Восторк Христофорович, – размеренно говорит куратор. – Это не ваши дети. Каждый родитель все равно сделает со своим ребенком, что захочет…