Крайняя маза
Шрифт:
– Профессия, профессия! Ты же сам говорил, что геолог – это тот же детектив, но выпытывающий тайны не у людей, а у каменной земной оболочки.
Смирнов задумался. На душе было гадко: работал столько лет, опыта и знаний выше крыши, а тут пришла какая-то мразь, и все коту под хвост.
– Может, все-таки вызовем милицию? – придвинулся он, смущенно улыбаясь.
– Ты просто меня не любишь! – отстранилась Юлия, кривясь от неприятия.
Смирнов растерянно посмотрел женщине в глаза. Они, негодующие, блестели презрением.
– Ну, ладно, ладно, уговорила, – сказал он,
– Мне кажется, что пенис надо будет мочалить не ему...
– А кому?
– Кто-то прислал его... Шурик этот – подневольный исполнитель, "шестерка". И совсем не вор. Помнишь, как он сказал: "Это крупная методическая ошибка, ведущая к необратимым последствиям"?
– Помню... Действительно, так мог сказать только человек, писавший пространные квартальные отчеты в весьма вредном народу научно-исследовательском институте. Кто же его нанял? Борис Михайлович?
– Исключено... У нас сейчас почти что любовь.
– А кто?
– Ума не приложу. Может быть, кто-нибудь из крыши?
– Евнукидзе?
– Он бы сразу убил... – покачала головой женщина.
– Но есть же у тебя враги? Они у меня есть, а у тебя и подавно должны быть.
– Враги-то есть... Как без них? Может быть, кто-нибудь из соперничающих с нами фирм?
– Вот и вспоминай, залазь на диван с ногами и вспоминай. А я буду вещественные доказательства искать.
Через десять минут игры в Шерлока Холмса в пузырьке из-под пенициллина Евгением Александровичем были заточены образцы спермы насильника. К полуночи с помощью лупы были найдены несколько его волосков, а в прихожей – частички грязи с ботинок. Но самое главное было обнаружено на вешалке. Это был черный плащ, очень похожий на плащ хозяина квартиры.
– Поновее моего. Хоть в чем-то прибыток, – хмыкнул Смирнов, осматривая его.
Юлия покрутила головой.
– Завтра куплю хорошую собаку, дам ей понюхать, – продолжал бормотать Смирнов, обследуя наружные карманы плаща. Ничего, кроме мелочи, в них не было.
Юлия не отреагировала. Она поняла, что детектива из любовника не выйдет.
Во внутреннем кармане лежал рекламный проспект фирмы "Северный Ветер". Новенький, пахучий, только что из типографии.
Смирнов повесил плащ на место, подошел к Юлии, по-прежнему сидевшей на диване, протянул ей проспект. Та не взяла.
– Мы таких напечатали пять тысяч экземпляров только в этом квартале.
– Получается, что и в самом деле, кто-то до тебя докапывается... Материалы собирает, даже этот проспект...
– Я же говорила. Теперь ездить к тебе придется с охраной. Если, конечно, ты захочешь со мной встречаться...
Смирнов подсел к женщине, робко посмотрев в глаза, сказал:
– Как-то странно все...
– Что странно?
– Да так...
– Ты хочешь сказать – странно, что меня изнасиловали прямо, тебя изнасиловали косвенно, а ощущение такое, что вроде бы ничего особенного не случилось?
– Да... У тебя что-нибудь болит?
– Нет...
– Тебе было... было не очень противно?
– Он
– И член оптимальный...
– Да. Но он меня изнасиловал...
Смирнову хотелось вернуть прошлое.
– Нас все время насилуют, – вздохнул он. – Все, кто может насиловать, насилуют. И у нас иммунитет. То есть, если никто не видел, то ничего и не было.
– Если ты не хочешь его искать, не ищи... Все равно, похоже, ничего хорошего из этого не выйдет.
– Все, что я хочу, сейчас хочу – это... это...
– Переспать со мной?
– Да. Я хочу сполоснуть твое влагалище своей спермой.
Смирнов всегда выражался без обиняков. Он всегда был как на ладони. Юлия это ценила.
– Я тоже этого хочу... Иди ко мне.
3. А может, и не почудился
На следующий день вечером Смирнову позвонила мать Юлии. Она сказала, что ее дочь в середине дня положили в больницу:
– В обед девочка вышла на Чистопрудный бульвар прогуляться и у театра "Современник" ей показалось, что ее преследует маньяк. Она бежала, пока не лишилась чувств.
В конце разговора старшая Остроградская попросила Смирнова ни о чем не распространяться, так как руководству "Северного Ветра" сообщено, что госпитализация Юлии обусловлена нервным ее переутомлением.
– И не удивительно, ведь последний месяц она работала по восемнадцать часов в сутки, дважды была в Лондоне и дважды в Варшаве, – добавила мать Юлии с упреком. Она знала, что Смирнов приходит на работу к одиннадцати и уходит, когда ему заблагорассудится.
Приехав в больницу, Евгений Александрович встретился с заведующим отделением, в котором находилась Юлия; тот сказал, что госпоже Остроградской придется провести в больнице недели две. И что сейчас к ней нельзя – она на обследовании, да и палата режимная.
Расстроившись, Смирнов поехал на работу. Месячный отпуск без содержания был оформлен в начале следующего дня.
Вернувшись домой после междусобойчика по этому поводу, Евгений Александрович залег на кровать и принялся осмысливать случившееся.
"Мог ли Шурик действительно зайти "не в свою квартиру"? – сразу же задался он вопросом. – Вряд ли. Такие умники идут наверняка. А может, он просто не смог пройти мимо не захлопнувшейся двери?
Это возможно.
Но тогда откуда у него рекламный проспект Юлиной фирмы?
Нет, Шурик – не вор. Воры людными вечерами не работают. А если и работают, то, предварительно удостоверившись, что окна объекта не освещены. Из этого следует, что он либо сексуальный маньяк, случайно запавший на Юлю в метро, на улице или, что наиболее вероятно, на презентации – вот откуда проспект "Северного Ветра" – либо подослан человеком, имеющим на нее зуб. Или на меня?
Вряд ли на меня. Гадостей я не никому делаю, не тот профиль. Лаборантку Люсю разве обидел до слез полгода назад. Сказал, что полнеет не по дням, а по часам и скоро не сможет ездить в метро по причине узости эскалаторов. Но вряд ли она заказала меня проучить на свою зарплату в восемьдесят у.е.