Креативное письмо

Смирнов Андрей

Даже если концовкой вашей читатель будет разочарован это не так страшно, коль скоро начало заставило его дочитать до конца».

Здесь наш тучный гуру креатива слегка пошевелился в кресле и, закинув ногу на ногу, проговорил уже другим голосом: громче и звончее, словно певец, внезапно перешедший на другую тесситуру.

Давайте с вами вспомним самые удачные начала, самые ошеломительные и интересные начальные строки произведений мировой литературы, – обратился он к нам.

Кто мне поможет, я хочу, чтоб у нас с вами был диалог, – и тучный креативщик выпрямился

в кресле, зазывно протягивая к нам правую руку, словно прося подаяния на прокорм своего тучного тела.

– «Ну, если говорить именно о ошеломляющем начале, то более ошеломляющего, чем начало «Превращения» Кафки, наверное, не сыскать», – с видом знатока ответил молодой человек в маленьких очочках и с прыщами на лице.

– «Жечь было удовольствием» – выкрикнула тут же девушка в длинном голубом платье с ярко накрашенными губами и короткой стрижкой.

–«Так», – гнусаво протянул, расплываясь в какой-то сладострастной улыбке кресельный толстяк, – «еще варианты».

Но вариантов больше не было.

«Превращение» Кафки – без вопросов», – продолжил он, смотря сквозь нас, словно за нашими спинами надеялся разглядеть ошеломляющее начало для какого-нибудь рассказа.

«Что до начала 451-го градуса по фаренгейту, то оно послабее, но тоже цепляет вас, потому как вы хотите выяснить во-первых, что, или может кого жгут, во-вторых кто и почему жжет, а чтобы выяснить это вы вынуждены читать дальше, что означает, что первой цели писатель достиг, вниманием вашим таки завладел».

Видя, что вариантов ошеломляющих начал больше не поступает, толстяк продолжал:

«В лучших первых строках мы тоже можем видеть типологии.

Например, некоторые первые строки поражают читателя за счет своей необычной стилистики и виртуозного владения словом, которое в них демонстрирует автор.

К таковым можно отнести замятинское начало в рассказе «Икс»:

«В спектре этого рассказа основные линии – золотая, красная и лиловая, так как город полон куполов, революции и сирени», – шпарил толстый креативщик наизусть.

«Силен засранец, – думал я про себя, – «ишь, как стелет целыми абзацами по памяти, сразу видно готовился серьезно».

– «А бывают такие, которые напротив ошеломляют и обезоруживают читателя своей словно нарочитой простотой и даже абсурдностью».

В частности, такое начало нам демонстрирует Бэнкс в «Вороньей дороге»:

«В этот день взорвалась моя бабушка».

Или возьмем похожее начало, но чуть-чуть более многословное:

«Был холодный ясный апрельский день, и часы пробили тринадцать», – продолжал сыпать цитатами наизусть оратор.

– «Да, – вертелось у меня тогда в голове, – как говорил шариков: первоклассный деляга, ему бы на митингах выступать, и литературу он похоже знает, по крайней мере, знает цитаты».

– «Какого черта», – продолжал наш тучный созидатель писательских талантов, – «думаете вы, впервые сталкиваясь с этой строкой, никакие часы никогда не бьют тринадцать, максимальное количество ударов любых часов – двенадцать.

Тут у вас, разумеется, автоматически возникает

желание разрешить эту путаницу, прояснить этот оксюморон, а выход для этого только один – читать».

Козлов говорил, и было видно, что от своих речей он получает жгучее наслаждение.

Его глаза на выкате блестели, он яростно жестикулировал своими пухлыми ладонями, не отрывая локтей от поручней кресла, чертя ими в воздухе две равные окружности, будто колдовал, или заряжал воду, как Алан Чумак для зрителей советского телевидения.

Периодически он даже подсмеивался в свои пышные усы, какими-то странными, словно даже плотоядными смешками.

«Неужели больше ничего не вспомните, кроме Кафки и Брэдбери», – удивился он, поднимая вверх брови и справа налево обводя нас взором орла, ищущего добычу.

Мы сидели в один ряд по периметру комнаты, на не слишком удобных стульчиках без столов и походили, если не на сорок на колу, то на стаю воробьев, усевшихся на проволоке.

– «Кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы – Ло-ли-та», – предложила то ли крашенная, то ли натуральная блондинка в белых шортах, в белой блузке, поверх которой был накинут белый пиджак с карманами.

–«Ну, это не самая первая строчка «Лолиты», но расположена она в первом абзаце, – отозвался наш мастер креативного письма.

Она, конечно, тоже цепляет читателя каким-то просто сочащимся из нее эротизмом и вызывает даже легкое возбуждение.

Кстати, не вздумайте проверять на себе, действительно ли ваш язык завернется под небо, чтоб потом, спустившись, в три шага оттолкнуться от зубов ради произнесения этого имени из трех простых слогов, ибо многие уже пробовали это сделать, и нашли себя обманутыми классиком», – тут толстяк засмеялся булькающим смехом, при этом все тело его затряслось крайне неприглядным образом, подобно кубикам желе на тарелочке, когда эту тарелочку резким движением поставляют на стол.

Закончив трястись тело толстяка поменяло положение на кресле и произнесло:

«Давайте теперь вы придумаете первую строку для рассказа, так, чтобы она была яркой, запоминающейся и захватывала внимание читателя, а потом мы обсудим, получилась ли ваша строка удачной, и если нет, то почему.

Я дам вам десять минут посидите, подумайте, я тоже вместе с вами посижу, поразмышляю и тоже предложу свой вариант.

С этими словами Козлов наклонился чтобы взять с журнального столика, что стоял справа от кресла, чашку то ли с чаем, то ли с кофе и, взяв, стал задумчиво его потягивать.

Повисла тишина, так что слышно было как в стекле одного из окон бьется, жужжа какое-то насекомое.

Почти все девушки стали чертить что-то в своих записных книжках, сидя нога на ногу.

Сидящий справа от меня молодой человек без особых примет в голубой майке и синих джинсах смотрел в потолок и нервно поглаживал правой рукой свою жиденькую бородку.

Закутанная в хиджаб слева от меня истово шуршала карандашом у себя в блокноте.

Очевидно, идеи из нее просто фантанировали.