Кречет. Книга I
Шрифт:
Вручая письмо Жилю, англичанин настоял на том, чтобы тот прочел его.
– Раз уж вы пользуетесь доверием генерала, не могли бы вы, сударь, сказать ему все, что знаете об этом злосчастном деле, и…
– Выступить в защиту честного человека?
Положитесь на меня, майор! Я не могу обещать вам многого, но сделаю все, что в моих силах, чтобы на вас не легла ответственность за вину другого.
Прижавшись к шее несшегося, как ветер, коня, Жиль чувствовал, будто у него за спиной вырастают крылья. Давно уже не испытывал он такого внутреннего удовлетворения: ему и Тиму удалось все же, несмотря на все препятствия, преградить дорогу предательству и спасти инсургентов;
Сама мысль о том, что ему придется увидеть майора Андре на виселице, была ему отвратительна: это было бы одновременно нелепостью, несправедливостью и, как ему казалось, объяснялось присущим американцам недостатком вкуса.
Наконец, он впервые за долгое время надел американский мундир: Толмедж снабдил его полным комплектом формы кавалериста. Он задрожал от радости, когда надевал белые панталоны, сапоги и черный мундир с позолоченными пуговицами, подобный тем, что носили солдаты Конгресса от последнего рекрута и вплоть до самого Вашингтона. Когда же в дополнение ко всему он надел треуголку с черной кокардой, ему показалось, будто с помощью нескольких локтей сукна и кожи он получил некое новое крещение от имени огромной страны, которая с каждым днем привязывала его к себе все больше. Пусть только придет победа и украсит его плечи эполетами офицера, тогда он сможет смело постучать в двери монастыря в Эннебоне, забрать оттуда Жюдит и возвратиться вместе с ней в Америку, чтобы положить начало новой ветви рода де Турнеминов…
Мысли о Жюдит вернулись к нему, как нечто само собой разумеющееся. Может быть, ярость скачки навстречу ветру, с его соленым привкусом близкого моря, вызвала образ девушки из милого далека, в глубинах которого он прятал воспоминание о ней, или же надежда обрести новую, более достойную судьбу, что начинала как бы уже просвечивать сквозь еще туманное будущее, но Жиль снова обрел свою любовь такой же, какой она была прежде, а с ней и желание возвратиться к Жюдит, сделать ее навсегда своею… Неистовое плотское желание, вызываемое Ситапаноки, потухло, как только он расстался с индианкой: она привлекала его, как магнит притягивает железные опилки, но воспоминание о ней стиралось по мере того как росло разделяющее их расстояние. И теперь он радовался разлуке с супругой вождя сенека, лишь на мгновение показавшейся ему жестокой. Один Бог знает, на какие еще глупости не решился бы Жиль из-за властного стремления обладать телом прекрасной алгонкинки, которое охватывало его всякий раз, как он видел ее!..
«Она бы превратила тебя в глупца, друг мой! – говорил он сам себе, вонзая шпоры в бока лошади. – А это слово никак не сочетается с фамилией Турнемин».
Было около часу пополудни, когда перед Жилем показался Уэст-Пойнт. Он помедлил минуту, чтобы окинуть взглядом окрестности и полюбоваться крепостью, которую Лафайет недавно окрестил Гибралтаром Америки. Местоположение крепости было выбрано с дальновидным расчетом. Ландшафт, ее окружавший, оставлял впечатление грандиозности. Крепость была выстроена на скалистом холме на правом берегу Гудзона.
Широкая, как озеро, река в этом месте текла меж крутых берегов, поросших лесом, где преобладали дуб и кипарис. На окружающих холмах были выстроены крепостные сооружения, частью высеченные в скалах, частью сложенные из толстых бревен.
В самой же крепости Уэст-Пойнт находился гарнизон в четыре тысячи человек с двадцатью крупнокалиберными пушками. Само собой разумеется, над стенами гордо
На узкой равнине, простирающейся между фортом и рекой, царило оживление. Там расположился отряд пехотинцев, правда, в разношерстных одеяниях, но у всех были шпаги с позолоченными эфесами, а на шляпах красовались черные с красным перья.
Не слишком уверенный в том, что его ожидает в Уэст-Пойнте, Жиль медленным шагом подъехал к одному из солдат.
– Курьер из Норткастля! – объявил он лаконично. – Нам сказали, что здесь ожидают прибытия генерала Вашингтона…
Человек, к которому Жиль обратился, уставился на него, затем громко рассмеялся.
– Эй, слушай! – произнес он на чистом французском языке, густо приправленном овернским акцентом. – Ну и выговор у тебя, друг, несмотря на твой красивый мундир! Ты, часом, не из наших будешь?
– Конечно, я француз! И к тому же бретонец! – весело ответил ему Жиль, наклонившись с седла, чтобы пожать руку солдату. – Но из какого вы полка? Ваши одеяния не очень-то соответствуют уставу.
– Вот тут ты прав! Но скажу тебе, что нас, французов, тут немного, только дивизия генерала де Лафайета.
– Лафайет здесь?
– Конечно, здесь! Он прибыл сюда добрый час назад вместе с полковником Гамильтоном, сопровождая генерала Вашингтона! Мы же охраняем его с самого Лиффтчфилда. Они все трое должны быть еще там, наверху.
– А генерал Арнольд?
– Я не знаю, где он, говорят, уехал проверить тот берег реки…
Но Жиль его уже не слушал. Бросив громкое «спасибо, друг», он пустил своего коня в галоп, преодолел на всем скаку гласис и вихрем ворвался в Уэст-Пойнт, перескакивая, как через изгородь, через часовых, скрещивающих штыки в попытке преградить ему дорогу, и крича во всю глотку:
– Срочный курьер к генералу Вашингтону!
Секунду спустя он уже спрыгнул с коня почти под ноги виргинцу, который появился на пороге каземата, подобно Лазарю, вышедшему по зову Господа из своей гробницы. Он тут же признал новоприбывшего, но не без некоторого удивления.
– Вы, сударь? В этой форме?
– Я привез очень важные новости, господин генерал. Полковник Джеймсон, который меня послал, решил, что следует дать мне возможность доставить их наверняка.
Отдав по-уставному честь. Жиль протянул генералу пакет, содержащий пресловутые бумаги Арнольда, письмо майора Андре, а также письмо, написанное полковником Джеймсоном, где тот давал объяснения всему происшедшему.
Нанесенный генералу Вашингтону удар был еще тяжелее, чем предполагал Жиль. Несмотря на свое легендарное самообладание, американец пошатнулся, лицо его позеленело, и он прикрыл глаза. Жиль услыхал его шепот:
– Тридцать тысяч фунтов стерлингов!.. Чин бригадного генерала! Боже мой!..
Жиль испугался, что генерал вот-вот рухнет под тяжестью подлого удара, нанесенного ему человеком, которого он любил и которому доверял.
Юноша едва осмеливался дышать, не пытаясь даже поддержать Вашингтона. Чувствуя, что наилучшим способом выразить свое уважение чувствам генерала будет сделать вид, что его здесь вовсе нет. Жиль вытянулся, будто кол проглотил, и уставился взглядом в стену каземата. Наступившее молчание длилось, казалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Наконец Вашингтон открыл глаза, и взгляд его упал на неподвижно застывшего Жиля, похожего на статую в мундире. Генерал взял себя в руки и произнес, обращаясь к Жилю, тихим голосом, стараясь говорить твердо, не выдавая своего смятения: