Кредит доверчивости
Шрифт:
— Понимаете, — почти по слогам произнес Малышев, глядя в упор на Троицкого, — куда бы я ни устроился, сколько бы ни получал, мне невозможно будет погасить эту ипотеку. Потому что проценты капают на проценты. Проценты на проценты! Я потому и подал встречный иск, что суммы растут с каждым днем как снежный ком, слышите?! Это грабеж! Нет, хуже — гоп-стоп на большой дороге! Я словно стою на счетчике у бандитов! Проценты на проценты! Я в кабале у вас на всю жизнь! Я раб! Раб, который чем больше вкалывает, тем больше должен!
Он уже кричал. И, несмотря на безжизненные
— Сядьте, — сказала я. — И успокойтесь.
— Вы читали условия договора, когда подписывали его? — спросил Троицкий.
— Читал. — Малышев и не подумал садиться. Он снова надел очки, отгородившись от внешнего мира.
— Видели, что в случае просрочки платежей начисляются штрафные санкции?
— Видел. Но я и представить не мог, что пропущу платежи. — Малышев закрыл руками лицо. — Представить не мог, что Лика умрет, а Свету парализует… Неужели этот невооруженный бандитизм узаконен?!
— Подбирайте выражения, — сухо заметил Троицкий. — Повторяю, это называется «штрафные санкции».
— Прения давайте оставим для судебного заседания, — прервала я их перепалку. — Есть у сторон ходатайства к суду?
— Нет, ваша честь, — сухо ответил Троицкий.
Малышев отрицательно покачал головой.
— Хорошо, тогда судебное заседание назначаем на следующей неделе. Мой помощник известит вас о точной дате, — подытожила я разговор, от которого остался тяжелый осадок. Это определение — невооруженный бандитизм — почему-то вдруг показалось мне верным. Ведь «проценты на проценты» и «ставить на счетчик», по-моему, означает одно и то же…
Троицкий что-то сказал на прощанье — я не расслышала, что именно, так была занята своими мыслями. Ведь получается — если я возьму в ипотеку квартиру и, не дай бог, не внесу платеж вовремя, то меня просто «поставят на счетчик» и мой долг будет расти не в соответствии с моей реальной задолженностью, а в соответствии с чьей-то лихой, корыстной и ненасытной волей.
— Я обещаю вам, что во всем разберусь, — сказала я Малышеву, который все еще стоял напротив меня.
Он развернулся и, не прощаясь, ушел.
— Да, жаль парня, — вздохнул Дима. — А вы что думаете по этому поводу, Елена Владимировна?
— Не нравится мне все это, — призналась я. — Надо бы разобраться подробнее с процентами. А то получается, что банки намеренно загоняют людей в угол. И правда, словно бандиты какие-то. Проценты на проценты можно платить всю жизнь и все равно остаться должным, даже переплатив сумму долга в тысячи раз. Это не закон, это «понятия», Дима!
Он хотел что-то ответить, но не успел. Дверь открылась, и в кабинет ввалился огромный, мокрый с головы до ног, улыбающийся Таганцев. В руках он держал бумажный пакет — тоже мокрый. Лейтенант не признавал зонтов и всяких других «дамских» приспособлений. Прятаться от дождя, по его мнению, было женским делом, никак не подходящим для брутального опера.
Под ногами Таганцева тут же образовалась лужа.
— Елена Владимировна,
— Пирожные, я так понимаю, у тебя с дождичком? — кивнула я на мокрый пакет.
— Зато не черствые, — Таганцев положил пакет на стол и по-хозяйски включил чайник.
— Я — пас, — сказал Дима. — У меня от вашего кофейка пульс как у кролика. Пойду лучше прогуляюсь…
Помощник вышел, прикрыв за собой дверь.
— Очень кстати, — одобрил его уход Таганцев. — Мне как раз поговорить с вами надо. Тет на тет.
У меня замерло сердце — скорее всего, Таганцев собирается сообщить мне о результатах своего посещения коллекторского агентства.
Сейчас выяснится судьба Наткиных кредитов и необходимость оккупации моей квартиры ею и Сенькой.
Константин Сергеевич, словно не замечая моего нетерпения, обстоятельно разложил на чистом листе бумаги намокшие, но вполне аппетитные эклеры и не менее обстоятельно налил в чашки кофе.
— Вам с сахаром или без? — участливо поинтересовался он.
— Душа моя, не тяни кота за хвост. — Я забрала у него ложку, положила себе сахар и довольно нервно его размешала. — Ты был у коллекторов? Что они сказали?
— Ох, Елена Владимировна… — Таганцев сел на стул, который, как мне кажется, не вполне выдерживал его вес, и Константин Сергеевич, догадываясь об этом, всегда садился на него как-то не до конца, удерживая себя на весу силой ног.
— Судя по твоему «ох», хороших новостей не предвидится, — вздохнула я. — Натка действительно числится в должниках?
— И несусветная сумма подтвердилась, — кивнул Таганцев, закидывая в рот эклер целиком. — Там просто детектив чистой воды, Елена Владимировна, — жуя, сообщил он.
— Душа моя, я тебе сейчас кофе на голову вылью, — разозлилась я. — Рассказывай!
— Есть, ваша честь! — дурашливо вытянулся в струнку Таганцев. — Рассказываю…
Я проснулась оттого, что мне приснился звонок будильника. Он именно приснился, потому что будильник мирно тикал на тумбочке, показывая десять утра — время, недопустимое для пробуждения, время, когда работа в суде уже вовсю кипит, когда я, намаявшись в пробках и выпив утреннюю чашку кофе с Димой или без оного — помощник иногда делал выбор в пользу зеленого чая, — должна разбирать дела и готовиться к судебным заседаниям, назначенным на сегодняшний день.
Сердце заколотилось, как молот…
Я вскочила.
И тут же рухнула обратно в постель. Вспомнила — сегодня никаких пробок, никаких дел и никаких заседаний. Сегодня суббота, а значит, будильник не зазвонил в семь, а затрезвонил в десять, да и то только в моем воображении.
Я блаженно закрыла глаза. Если бы меня спросили сейчас, что такое счастье, я непременно ответила бы, что счастье — это утро субботы, когда не надо вставать, краситься, смотреть, какая за окном погода, прикидывать, что надеть, брать зонтик или не брать, гадать, какой фортель выкинет сегодня моя машина — поедет, не поедет, — не надо вообще ничего…