Кредо жизни

Шахбиев Хуважбаудин

На станции Гудермес чувства нахлынули вдвойне сильнее. Чтобы совладать с ними, я подбежал к водопроводной колонке и что было сил надавил на рычаг. Жадно хватая студеную струю, пытался утолить этим жарким летним днем не жажду, а сладость самой возможности испить ее, обжечь ею свою голову и тело! Что может быть слаще свидания с Родиной? Тем более после столь угнетающе длительной – да не по своей воле – разлуки!. И сейчас, спустя почти пятьдесят лет, не могу без слез, без комка в горле вспоминать, а тем более описать все это…

Грозный –

столица Чечни

Наконец, Грозный. Такой родной, долгожданный и такой… чужой. Грязный. Встречей с родным городом я жил во все время разлуки с ним. Но никогда не мог себе и представить, что она будет столь грустной: всюду грязь, мусор, серые, замызганные, заплеванные стены вокзала и… милиционеры на перроне. Да, первыми на Родине меня встретили именно они.

– Кто, откуда, как, куда и зачем? – молоденький лейтенант, закурив папиросу, стал сыпать вопросами, вероятно, предчувствуя «сладкую дичь», добычу, за которой когда-то в дикий период охотились ермоловцы в этих краях.

– А что там не написано? – кивнул я на свои документы, что лежали перед ним.

Все это время я изучал здание милиции. Оно было гораздо грязнее и невзрачнее вокзала. Одно слово – зиддан для возвращенцев из ссылки. Так «заботились» тогда о нас, как нынешние «зачистщики» в Грозном, Москве и далее, везде в России (я о чеченофобии национал-шовинистов, а по сути нацистов). И снаружи и изнутри – даже хуже, чем в Урбахе, не говоря уж об Аягузе. Но, к моему удивлению, такими же оказались и все другие дома, серые, раскуроченные, мрачные, как и сами городские улицы, как и сам город. Десять лет как война закончилась, думал я, а тут, как будто Мамай только что прошелся.

Часа через полтора я кое-как выбрался из этого «Дна» и через ямы, рытвины, лужи и грязь побрел к своему дому, не зная, что даже там, в стенах, где родился и вырос, никто меня не ждет. Как изгоя, вечного скитальца, которого везде – и в ссылке, и по возвращении оттуда – ждут только штыки, картечь и оскорбления.

Наш дом, как и весь квартал улицы Безымянная (ныне им. Саида Бадуева), представлял серое, жалкое, сиротливое зрелище. Обветшал, накренился, как полуподвал: потрескавшиеся стены, разбитая крыша. Было видно, что все 13 с лишним лет «варяги», которые жили в нем, и не думали обустраиваться тут по-человечески. Знали, вероятно, что мы, хозяева дома, вернемся все равно.

– Что надо!? – вышла навстречу мне женщина. Это была Надежда Шифман. Она жила в нем еще с тех пор, как отец купил этот небольшой дом в 1938 году. Бывшие хозяева владения, чеченцы, попросили нас оставить одинокую женщину квартировать. И вот теперь наша квартирантка гонит меня на правах хозяйки.

– Я тут жил, – только и нашелся я ответить.

– Ишь ты, жил он тут! – она как будто не понимала, кто перед ней. – Проваливай, пока милицию не вызвала.

– Хоть посмотреть можно?

– Нельзя…

Я перешел на другую сторону улицы. Сел на камень. И стал ждать, когда женщина скроется из виду, чтобы наглядеться вдоволь на «хижину дяди Тома», как мы с сестрами называли отчий дом.

Ждать

мне пришлось долго. Без малого – сорок пять лет! Только в конце восьмидесятых выкупил у «родственника» той «квартирантки» обитель, которую построил для меня мой отец. Выложил неплохие по тем временам деньги. Выстроил новый дом – небольшой, но терпимый для жилья. Но не прожил здесь и пяти лет – явились новые сатанисты, подобные, если не хуже, ермоловцам и сталинистам. Опять разграбили, разрушили. И я – снова изгой. Но уже не один, а с семьей. И в столице России.

Вот такие они, круги чеченского ада!

Надежду Шифман и ее «Проваливай!» я вспомнил в январе 1995 года, когда на пути в Москву, у города Буденновска, меня остановил «казачок», без сути таковой, а попросту – мент. Спросил, как тот милиционер, что первым встретил меня на грозненском вокзале полвека назад: кто ты (именно на «ты», хотя по возрасту он мне во внуки годится), откуда, зачем и куда?

– Бежим! Бежим от вас! И к вам! – гневно ответил я.

Убедившись, что я не боевик, а старик, истерзанный злым роком, он с желчью, присущей только бездушным и безмозглым животным, выдал:

– Ну, и рожа у тебя бандитская!

– Тебе повезло, что я не в твоих годах, – ответил я. – Хотя, будь я немного помоложе, ты бы и сам не рискнул провоцировать меня.

Интересно, где был этот казачий разъезд и этот конкретный «страж закона» и как он себя чувствовал, когда, как «дорогого гостя», принимал Басаева и когда Черномырдин доставлял того с комфортом домой. Наверное, Терек загадили – ведь туда и обратно Басаев шел спокойно. А в чьих руках были вожжи, всем известно. Вероятно, не случайно кто-то изрек: «Из двадцати правителей России девятнадцать оказались неудачными». Наверное, знал наших властелинов. А мы убедились в этом на практике – да так, что мало никому не показалось: истреблены и изувечены, изморочены все и всё…

Ветотдел

13 июля 1957 года я был в Оргкомитете по восстановлению ЧИАССР. Меня направили в Областное сельхозуправление. Вчерашнего школяра сразу же назначили старшим ветеринарным врачом ветотдела республики! Мне было неловко: помнил худо-бедно теорию (хотя учился на «отлично»), не знал, с какой стороны подходить к корове, но никогда не приходилось работать по специальности. Разве что на производственной практике. Терзал себя вопросом: ну, и о чем ты будешь говорить с опытными врачами от имени республиканского Ветеринарного отдела – ведь на местах, наверняка, «окопались» зубры ветеринарии?

Встретили меня в ветотделе, мягко сказать, прохладно. Неприятие шло с самого верха – от начальника отдела Петра Дерипаско. Он показал мне рабочее место. Рядом располагался стол верзилы Анпилова – скорее типичного баскетболиста, чем ветврача! Здесь же работали «матерые» профессионалы: Ковалев и Дмитриевский. Это они помогли мне найти себя в ветеринарии. Ковалев работал в должности с 1930 года (начинал, значит, за два года до моего рождения!). Дмитриевский – шаржист и весельчак, тоже был не молод.