Кремль. У
Шрифт:
Они поклялись. П. Ходиев смотрел со злобой на своего родственника и ждал, чтобы пришел Е. Бурундук. Но перья его прекратились. Река замерзла. П. Ходиев смотрел, как Колесников хвастался на базаре, что он приехал на коне Измаила, и Ходиев шел рядом и сказал:
— Разве можно ездить на таком коне?
Толкнул его и чуть не задавил шагавшего с конем рядом С. П. Мезенцева.
И вот они встали друг против друга, М. Колесников обошел вдоль всей кремлевской толпы и ударил первого — П. Ходиева.
— Я тебе покажу, на каком коне ездить к чужим женам!
Ходиев опешил и упал, но
Е. Чаев красовался в поддевке, очень манерный и красивый. Выглянуло солнце. Драка разгорелась еще быстрей. Измаил поддакивал и кричал:
— А где же у вас Ефим Бурундук? Дайте нам Ефима!
Колесников ударил. П. Ходиев чувствовал, что в нем нет уверенности, и упал. М. Колесников стал бить лежачего. Подбежал Е. Чаев и стал поднимать — «не так бьетесь», — и он положил П. Ходиеву в руку что-то твердое.
[П. Ходиев] ударил М. Колесникова, тот изумленно открыл глаза и рухнул со сжатыми кулаками. Мануфактуристы побежали. М. Колесников лежал неподвижно. С. Гулич подал ему коня.
П. Ходиев понимал, что сразил М. Колесникова подло, но был доволен, как встретила его жена Ольга, которая его редко хвалила и мало на него надеялась и все ставила ему в пример М. Колесникова, отважного родственника — они были троюродные братья.
П. Ходиев разозлился, и злость в нем не утихала. Он торопил Н. Новгородцева ехать за хворостом в лес. Н. Новгродцев тоже не желал упускать ему Агафьи, его она попросила. И тут же стоял и слушал П. Ходиев, который тоже согласился ехать для церкви и ради церкви, хотя и спешная работа у него, но раз необходимо, и он поедет.
Н. Новгродцев был веселый и задорный парень. Он любил подзуживать, а П. Ходиев был мрачноват.
Они ехали, и Н. Новгродцев постоянно перегонял, он дразнил, лошаденка у П. Ходиева была неважная.
П. Ходиев думал, что ему пора бежать из Кремля и что мануфактуристы теперь не простят ему поражения своего Колесникова, и больше всего его поражало то, что он поступил плохо.
Затем П. Ходиев стал рубить, и хотя он был сильнее, но Новгродцев взял ловкостью. П. Ходиев стал рассказывать о войне и как полк его устоял на польском фронте, а полк, в котором служил Н. Новгродцев, бежал. Н. Новгродцев стал спорить, и П. Ходиев сказал, подходя к нему сзади с топором:
— А ты вот скажи, раз ты больше моего знаешь стратегию и тактику: как считается в армии — лучше рубить или колоть?
Н. Новгродцев устал, но он ответил:
— Трус колет.
П. Ходиев точил огромный кол, и он сказал:
— Заточи и ты кол, Никита, не будем трусами.
Н. Новгродцев струсил и стал отговаривать. Тот точил топором, он наклонился, чтобы подобрать брошенный кол, и, когда он наклонил голову, кровь ударила в голову П. Ходиева, он не стерпел и ударил в плечо Н. Новгродцева. Тот упал и, сжимая плечо, смотрел в небо. П. Ходиев понял, что поступил инстинктивно, словно ждал того момента, (…) но злость его против Никиты, который толкнул его на драку, не проходила, и он подошел к нему:
— Плачешь, брат? Умирать не хочется? Агафью боишься бросить?
Н. Новгродцев, зажимая рану, сказал:
— Я плачу не о
П. Ходиев вернулся в дом. Одна его жена и Агафья знали, что он ездил с Н. Новгродцевым по дрова.
Н. Новгродцева привезли с разрубленным плечом, и по всему было видно, что парень заработался и топор соскользнул. Милиция опросила, съездила на место происшествия, снег повалил, все замерзло.
П. Ходиев гнал коня, ему было стыдно, он мчался в метель. Он прибежал к Агафье, она сказала сурово:
— Ради библии и собора приходится нам молчать и нести испытания, иди.
Тело Н. Новгродцева лежало в горнице. Плотовщики рыли ему могилу. Могила была рядом с могилой Афанаса-Царевича. Агафья устала, и ей было трудно сдерживаться. Гурий читал псалтырь над телом. Горели свечи. Они вышла на Кремлевскую стену. Шел лед по Волге. Ужга была занесена крепко.
Она знала, что общее собрание, назначенное на завтра, после похорон Н. Новгродцева сильно напугается и даже вздумает переизбрать правление общины. Никто не думает, но Лука Селестенников хитро улыбается. Или ей чудится? Страх владел ею.
Она торопилась печатать, но не хватало денег, и опять Гурий повторил свое предложение о блоке с баптистами, и опять община отвергла его уже после обширных доводов Агафьи, которая понимала, что призови баптистов — это значит, что в общину вольется контроль: баптисты — люди практичные, а не изуверы.
Да, тропки ее разбились, и плохо она держит свое обещание о вырывании жала у смерти, и недаром Гурий не намекает об этом, но он знает. Она будет печатать библию.
На крыльце разговаривал народ. Форточки были открыты, и сквозь незамазанные окна доносился высокий и торжественный голос Гурия.
Еварест Чаев имел с ней после заседания продолжительный разговор, глаза у него стали масленые, он округлился и был страшно самоуверен.
Он вилял и не то соглашался, и не то спорил, как ему быть. Он страшно занят в артели на заседаниях вместо умершего секретаря и казначея Н. Новгродцева. Лука Селестенников выдвигает его, так как сам Лука куда-то сбирается.
Ее встревожило сообщение об отъезде Луки еще потому, что Еварест Чаев стал отменно ласков и внимателен, погладил волос выбившийся и мгновенно отдернул руку. Она поняла, что значит это поглаживание и что пока она еще не нашла никакого способа, чтобы его к себе привязать. Затем он выразил желание стать по возможности скорей епископом, разозлился и стал кричать.
Он подбежал к ней, размахивая руками, как бы нацеливался в ее голову, она взяла со стола ножницы и смотрела на него спокойно, он успокоился и стал хвастать тем, что он побеждает и что помимо Шурки Масленниковой на него заглядываются еще и Даша Селестенникова и Маша, сестра «пяти-петров». Он приглаживал волосы.
Льдины похожи на перья. Надо бы послать за Е. Бурундуком, так как нет свидетелей ранения Мустафы, а тот, узнав, что Агафья по-прежнему одна, отказался от первых своих показаний и сказал, что был выпивши и, должно быть, сам напоролся на вилы, вот почему так поспешно и сделал и повторил ее портрет Е. Чаев.